За час до смерти моя жизнь пролетела перед глазами. Вся полностью. Да... более унылого зрелища я до этого и не видел. Всего час оставался до битвы, из которой выйти живым не было никакой возможности. Мне в глаза смотрела жена, и я отдал бы всё на свете, чтобы посмотреть в них хотя бы ещё немного, но пришло время.

Я уходил, а она смотрела на меня, и слеза катилась по её атласной щеке. По щеке, к которой я никогда больше не дотронусь, никогда больше не увижу. И боль комом застряла у меня в груди, мне хотелось убежать от источника смерти, забрать жену и навсегда уйти из этих мест. Но это невозможно, и ноги ведут меня прочь, против воли, против души, против сердца.

Час. Я и около двух тысяч солдат переходили мост, за которым и должно было разыграться сражение. Почему именно сейчас? Почему оно вообще должно было состояться? И что на нём делаю я? Глупо задавать себе эти вопросы, но образ жены не выходил у меня из головы... Почему я должен её потерять? За что? Я не вынесу таких мучений!

Так закончился первый день в аду.

* * *

Я попал в ад случайно — моя машина попала под грузовик, и мне не оставалось ничего другого, как умереть. А так как при жизни я не отличался праведностью, то моя душа отправилась прямым ходом в ад. Надо сказать, что в ад принимали очень быстро, прямо-таки по-божески — никакой волокиты, ничего. Не надо было ждать, трястись от ожидания самого худшего, и твои грехи никто тебе не перечислял. Однако это была единственная поблажка грешным душам.

За мной закрылись ворота, и гостеприимные объятья ада накрыли меня всего. Зрелище, открывшееся передо мной, было воистину грандиозным. Миллионы душ, миллиарды грешников толпились там, среди красно-жёлтых скал, ходили по красной земле и страдали от невыносимых мук.

«А где черти?», — спросите вы, — «Где сатана, дьявол и прочие представители нечистой силы?»

Отвечаю: в аду их нет, они все на земле царят и совращают. В аду им не интересно, там грешники в полной их власти, с ними можно делать всё, что хочешь, поэтому возня с ними их не прельщает. Гораздо интереснее на земле, где ещё надо постараться совратить, да и на последствия посмотреть приятнее. Вот поэтому они все там и околачиваются, даже во время отпусков. А что им в аду ловить? Там даже не отдохнёшь как следует.

Бесята, сопровождавшие меня, запихали мою душу в толпу страждущих, и поскорее убежали играть в карты и бегать по бабам. Они были ещё маленькими, и на землю им отправляться было ещё рано, поэтому они тренировались в грехе здесь. У них даже школа была обучения этому делу. И все грехи человеческие именно там и придумали, кроме тех, на какие напоролись Адам с Евой.

Так вот, в аду находились души, и больше никого. Никаких котлов и устройств для пытки, не было ни геенны огненной, ни дыбы, ни даже ванны с концентрированной серной кислотой. Ничего такого не было, но присмотревшись, становилось ясно, что этого и не требуется. Души так стонали, кричали и матерились, что было ясно, что им предоставлены явно не райские условия для обитания. Матерились только русские души, им единственным позволялось это делать по неизвестной никому причине, и они этой привилегией пользовались как нельзя лучше.

Я в начале и не понял, что со мной произошло, очнулся я солдатом армии неизвестной страны, который неизбежно должен был умереть. И мне от этого стало так больно, что я не мог это вынести. Я переживал все эти невыносимые страдания, которые казались мне куда нестерпимее адских. Только после того, как я опять увидел красные очертания ада, только тогда до меня дошла главная идея адских пыток: тебя пытают жизнью. Простой человеческой жизнью во всех её проявлениях, только эти проявления именно самые что ни на есть адские. Кто сам себе из такой жизни ад устраивает, пока не умрёт; кто его в реальной жизни испытывает, а все остальные, кто жил не особо тяжкой жизнью, живут такой сложной жизнью в аду.

На следующий день меня сожгли на костре инквизиторы. Я решил узнать, за что, потому что каждый грех в нашей бывшей жизни имел здесь своё непосредственное отражение. Я спросил у седого существа, сидевшего за конторкой, сделанной из костей, над которой было написано «Справочная»:

— А за что меня сожгли на костре сегодня?

— А тебе ли не всё равно? — немного злобно ответил седой, которого я, видно, оторвал ото сна. — Да ты новичок... Тогда ясно. Сейчас скажу за что, — он провёл рукой у меня над головой, и сказал:

— Гм, в десять лет ты ударил по голове книжкой соседа по парте. Вот за это.

— За это?!!! За это меня сожгли на костре?

— Ну да.

— Если за это жгут, то что тогда бывает за убийство?

— Лучше не спрашивай. Им очень плохо бывает порой, да к тому же им ещё по морде достаётся от тех, кого они убили, так как жертвы тоже почти всегда в ад попадают... Ну да ладно, тебе пора уже. Отдохнул чуток, иди ко всем остальным. Продолжай мучиться.

И я пошёл, потому что другого выбора у меня не было. После этого я лет десять жил жизнью слепого калеки. Кошмар, какой во сне не приснится! Умер я от чумы, и опять очнулся в аду.

— Седой, десять лет, за что это было?

— Ты всё никак успокоиться не можешь? У тебя грехов навалом, как раз на вечность хватит. Десять лет тебе дали за то, что ты в нетрезвом виде обругал продавщицу в вино-водочном магазине ещё в советское время.

— А тогда же Бога не было, это не считается.

— Ну ты сочинил! Он всегда был, насколько я помню. Так что давай иди дальше грехи искупать.

«Ничего себе», — думал я по пути к очередной пытке, — «Если так всю жизнь по кирпичикам разобрать, то это точно вечно можно мучиться». Но додумать мою мысль мне не дали. Пару бесят ворвались в толпу и стали колотить всех душ дубинками, но тем было всё равно, так как все из них находились в своих наказаниях. Но я был ещё свободен, и поэтому они набросились на меня.

— Получай, получай, — кричали они, от всей души (если она у них была) колотя меня дубинками. — Пошли с нами, будешь сортир чистить.

Я обрадовался, как никогда. В армии я такому предложению был бы не рад, но здесь мытьё сортира означало отсрочку очередного наказания, поэтому можно было и помыть. Эти двое привели меня в какую-то будку, в которой на дне скопилась ярко-красная жидкость.

— Вот, убирай!

— А чем? И куда выносить?

— Это уже не наши проблемы, — заявили они, и убежали.

Я в начале ничего не понял, и решил ничего не делать, а просто посидеть. Сидел я так недели две, пока мне это не надоело. Тогда я решил убрать этот сортир. Взял эту жидкость в руки, а это оказалась раскалённая лава. Кто в этот сортир ходил, я не знаю, но он был явно горячим существом. Я посмотрел на кости, оставшиеся от кистей (у душ не было тела, были лишь очертания, но свойства тела они повторяли идеально, да и боль чувствовали отменно), немного выматерился и стал таскать меж костей эту лаву куда-то в непонятное место. Было ужасно больно, но я терпел. В аду надо было мучиться, и в некоторой степени души даже стремились к мучениям, потому что в аду нельзя было иначе. Лишь для одной души было сделано исключение. Молодой отец умершей в двадцать лет дочки застрелился без неё. Он при жизни её всегда оберегал, и переживал за каждый её вздох. И когда она умерла, то он не стал жить в отсутствии оной. Но поскольку самоубийство великий грех, то его отправили в ад, где он смотрел на то, как мучаются другие, включая его дочь. Сам же он никаких других наказаний не получал.

Вот так таскал я лаву, таскал... Где-то пару годиков провозился, пока всю и не вытаскал. Осточертело мне это дело ужасно. Но как только я справился, вернулись уже повзрослевшие бесята и надавали мне по башке за то, что я это сделал. По их планам, в этом сортире должны были возиться ещё несколько душ по очереди, а тут я один лишил наказания целых пятерых. Но потом они стали шептаться и дьявольски засмеялись, видно, придумали что-то новенькое. Они полетели прочь, пнув меня к остальным. Уж лучше бы я драил сортир...

Следующее наказание было из ряда вон выходящим — меня запихали в тело женщины во времена крепостного права. Господи, как же тяжела женская доля! Я раньше, когда по бабам бегал и брюхатил всех подряд, об этом даже не подозревал. Меня заставили родить восемнадцать детей, жить в тесной избушке, пахать с утра до ночи на огороде, да ещё мужем-пьяницей наградили. Звали меня Авдотьей Никитичной и жизнь нормально прожить не дали.

Да, в наказаниях ты понимаешь, что живёшь не так, как жил до того, как попал в ад, а совсем по-другому. Тоже не менее реально, но чувствуешь, что от тебя здесь ничего не зависит, а от этого становится лишь ещё тяжелее.

Пожив так во времена нескольких царей, я решил узнать у седого причину моего пребывания в женском теле, полагая, что это наказание было дано мне за совращение какой-нибудь девицы. Однако, ничего из моих предположений не подтвердилось.

— Этим ты искупал грех... Так, какой же грех? А, вот, как раз за это сейчас расплачиваются около полумиллиона грешников.

— И что это за грех?

— Нудить меньше при жизни надо было! Постоянным домогательством до человека вы существенно осложняете ему жизнь, и свою тоже. Так что это тоже грех. Всё, ступай. Тебя ждёт кое-что новенькое. Нет, вообще-то новенькое ты получишь чуть позже, но это будет интересно, смею тебя в этом заверить.

От осознания того, что ждёт что-то «новенькое» мне лучше не стало, но долго переживать по этому поводу мне не пришлось. Следующее наказание вообще-то было совсем не интересным с точки зрения того, кто не находится сейчас в аду. Меня стали пытать бездельем и пустотой, а именно поместили в чёрный ящик, в котором абсолютно нечего было делать. И в заключение ещё наградили чувством постоянного голода.

Я разговаривал с собой, пел песни, матерился, кусал руки и грыз ногти, но меня не выпускали. Секунды казались часами, часы годами, а годы — тысячелетиями. И вот в таком летоисчислении я провёл немало времени. К тому же, в аду вы на своей шкуре можете узнать, что такое вечность. В обычной мирской жизни этого не понять, а вот в аду — в самый раз. Здесь как раз можно почувствовать тяжесть нескончаемых пыток, тяжесть времени, тяжесть вечности, как неразрывного кольца, порвать которое нет никакой возможности.

Сложно, просто невообразимо сложно, это себе представить, но уж тем более сложно всё это переносить и ощущать на себе. Невыносимое ощущение громады времени, которое подобно огромному океану, из которого ты черпаешь воду по маленьким каплям, но этот океан никогда не исчерпать до дна.

Когда меня выпустили из чёрного ящика, мне показалось, что я вычерпал половину океана, поэтому даже не пытайтесь представить себе мою радость.

— Даже не буду спрашивать тебя, за что меня это так, — сказал я седому, который как обычно проводил время за конторкой.

— Вот это правильно, тебе от этого легче не станет. А хочешь открою тебе небольшой секрет: не все в аду знают, что они там находятся. Такие просто переживают одно наказание за другим, не помня предыдущее. С одной стороны, им легче — они не подозревают о том, что их страдания будут длиться вечно — они думают, что всё это когда-нибудь кончится. С другой стороны, им плохо оттого, что они не понимают, за что им достаётся всё это. Почему у всех всё хорошо, а они страдают?

Ад действительно хранил в себе множество тайн и секретов, но мне от этого не стало в нём легче находиться. С точки зрения обычной мирской души, я мог уверенно сказать, что спокойной жизни на свете не существует, что в жизни, с рождения и до самой смерти, всегда присутствует суета, что в аду просто так тебе жить не дадут, всегда есть не просто мучение, а какая-то главная идея, и вот она будет сверлить тебе мозги всеми возможными способами.

Шло время, и уже ад был не в диковинку, а просто чем-то вполне обыденным, и даже обычным. Но он всё же делал своё дело и скучать всё равно не давал, и я стал совестью. Да, да, именно совестью. Но знали бы вы, как тяжело быть совестью плохого человека. Ты не можешь простить ему каждый плохой поступок, и страдаешь от всех плохих дел, что сделал тот, чьей совестью ты являешься. Я стал совестью тирана.