Небольшое вступительное слово к двадцатому выпуску. Данное исследование представляет собой странную смесь аналитического материала с художественным и просто молодёжным. Написано оно исключительно на жаргоне студентов исследуемой специальности, а официальные и сугубо серьёзные ноты в нём поднимаются лишь в редких случаях. Читать его следует, несмотря на кажущуюся несерьёзность, очень внимательно и понемногу. И после прочтения всего этого материала, смело можете поступать в ВУЗ, не боясь никаких сюрпризов и тяжёлых испытаний.
Оглядываясь на своё институтское прошлое, начинаешь понимать, насколько расслабленной жизнью ты стал жить сейчас. По сравнению с тем, что было, то, что есть сейчас — просто ничего не значит. Но, с другой стороны, раз всё-таки мы пережили прошлые курсы, то можем справиться с любыми сложностями. Правда, пока их у нас и не возникает. Совсем. И теперь фраза «а ты что думал, в сказку попал?» становится, мягко говоря, неактуальной. Хотя раньше она была весьма и весьма популярной. Просто не хочется иногда вспоминать ту головную боль, что доставляли нам некоторые предметы; вспоминать то, что нам приходилось делать.
Но так сразу лучше о плохом не говорить, давайте начнём с самого начала, то есть со вступительных экзаменов, когда молодые, «зелёные» и неопытные абитуриенты вошли в гостеприимные двери нашего универа, которому недавно исполнилось сто пять лет.
Как известно, из-за того, что образование в нашей стране было бесплатным, то в обществе укоренилась идея, что высшее должно быть у каждого, а иначе из тебя и человек-то получится неполноценный, поэтому теперь, даже в условиях недешевого рынка все всё равно рвутся в университеты, чтобы на крайний случай, хоть похвастаться незаконченным высшим. Наш университет не стал исключением, и летом туда устремилось огромное количество абитуриентов, их матерей, отцов и прочих родственников и спонсоров. Стали сдавать экзамены и усиленно платить, давать взятки и показывать грамоты, полученные ещё в школьные времена.
Ровно в назначенное время, стали приходить желающие стать студентами ребята и девушки, и сдавать экзамены по различным предметам, которые почему-то были в форме теста. Одевались все разнообразно: от строгих костюмов, до шорт со шлёпанцами. И шли, сдавали. Было очень весело, потому что абитуриентам предлагали «обвести в кружок правильный ответ, или угадать его». На всё давался час, иногда час с небольшим.
После экзамена все, волнуясь, стояли возле списков с баллами и искали свои фамилии. Честно говоря, экзамены были не так уж и сложны, если заранее тренировать именно такую форму сдачи, а тем более, ходить на курсы при том же универе. Но для тех, кто готовился к экзаменам, похожим на «школьные», было не совсем просто сориентироваться за такое короткое время.
Так вот, стояли волнующиеся родители и считали, сколько не хватает баллов до магического числа 243, которое можно было смело считать проходным для нашего родного потока, факультета информационных технологий. Многие падали в обморок, некоторые трепали голову своему сынишке и говорили ему: «Ничего, в ПТУ пойдёшь, ещё раньше этих зарабатывать станешь». Остальные с дрожью в зубах ждали результатов зачисления.
Представляю, как учащался пульс у некоторых молодых людей, которые просматривали тогда списки зачисленных на специальность. Некоторым, правда, это испытать не пришлось, им об этом сказал сам декан, но простые смертные волновались изрядно.
В тот год (а речь идёт о 2001 годе) на нашу специальность поступило очень много народу, много из них было допущено на контрактной основе (то есть на платной), и плата за обучение составляла что-то вроде 24 тысяч рублей. Нас оказалось четыре группы, которые получили названия 121, 122, 123 и, соответственно, 124. В последней было больше всего учащихся на так называемой «коммерческой основе» и эта группа была самой лучшей, потому что именно там собрался наиболее интересный контингент.
Действительно, кому это в голову пришло зачислить столько народу, тем более, многие были отнюдь не местные жители? На этот вопрос может ответить только руководство универа.
Из тех счастливчиков, кто попал на бесплатное, были спортсмены, артисты, окончившие курсы и медалисты, а также инвалиды и те, кто давал взятки. Кроме того, кое-кто попал по эксперименту и всероссийскому тестированию.
Вот таким образом и заварилась вся эта каша. На наш поток было зачислено более ста человек, и, помнится, в молодёжном центре состоялось торжественное объявление всех зачисленных, но день тогда был туманный и совсем не похож был на праздник. Выступал директор института, выступали ещё товарищи, и после была очередь на регистрацию. Что за регистрация? Да просто институт решил немного использовать силы свежезачисленных и назначал им трудовую практику.
После этого пол-августа новоиспечённые студенты таскали мусор, выносили вёдра, мыли полы и окна, убирали клумбы… Эта пора не особенно запомнилась, потому что была она не совсем приятной. Припоминается лишь, что тогда в городе было ужасное наводнение — река вышла из берегов и затопила дорогу, отчего движение в городе было парализовано, а мост близ одной остановки электричек совсем смыло, что остановило железнодорожное передвижение.
Но вот практика и кончилась, наступило семнадцатое сентября, первая пара, первый урок, первые ощущения.
Не знаю, отличаются ли ощущения первого похода в университет, от первого урока в школе, быть может, отличаются очень сильно. Но в первом классе ты ещё несформировавшаяся личность, а к моменту поступления в институт становишься взрослым человеком, уже привыкшим работать в коллективе. Так или иначе, но волнение всё равно испытываешь, как всегда, когда появляешься в незнакомой людной обстановке где тебе предстоит долгое время находиться.
Первая пара нашего потока была лекционной. Вела её девушка, но было ясно, что она замещает кого-то. Назывался её предмет «Линейная алгебра», который студенты впоследствии стали называть «линейка». Полтора часа на паре вначале казались очень большим сроком, новая обстановка, новые термины, которые нам дали на том первом занятии, всё это было новым и необычным, но теперь уже плохо помнится.
Первокурсники, или, как их ещё называют и сейчас, «фёсты», как телята ходили по корпусу «Б» и смотрели по сторонам. Выкрашенный в зелёный цвет второй этаж был немного мрачноватым и отчасти напоминал больницу. Огромные аудитории в крыле восьмисотых кабинетов были в диковинку, но признаться честно, на Дальнем Востоке есть и получше, например, в «провинциальном» Амурском Государственном (тот университет и посветлее будет, не в пример нашему), но тогда это казалось чем-то…
Вот так и началась институтская жизнь, началась в какой-то мере, взрослая жизнь, не такая, как в школе, чем-то лучше, чем-то хуже, но главное, что теперь до окончания сессии на тебе постоянно что-то висело, какое-то задание, какая-то работа, просто, ощущение грядущих экзаменов.
Иногородние студенты были в хлопотах — им ещё предстояло найти себе жилище, потому что не все хотели жить в общаге, и далеко не каждый уже снял квартиру для последующего житья. Это были действительно насущные проблемы, найти недорогую, но приличную квартиру, даже комнату, сложно. Однако находили, платили деньги, обустраивали свой нелёгкий быт и праздновали начало почти полностью самостоятельной жизни. Что касается географии студентов-то у нас учились представители почти всех районов нашего края, даже Камчатка с Якутией и Амурской областью присутствовали.
Помнится ещё праздничное шествие-посвящение студентов. Мы спускались с фуникулёра к главному корпусу, где уже собрались студенты-первокурсники других институтов нашего универа. Настроение было праздничное, сам фуникулёр тогда ещё работал, и студенты орали всё, что можно и что нельзя, но громче всего — название собственного института, и это было весело. Потом опять направились наверх. Ради нас даже движение перекрыли. После этого мы направились кто куда — кто бухать, кто домой, кто просто погулять.
Весь первый семестр первого курса запомнился буквально только двумя предметами. Ну, может быть, тремя. Это линейная алгебра, «матан» (математический анализ), и начертательная геометрия. Остальные ничего из себя не представляли, хоть и имели отношение к нашей специальности (мы тогда думали, что из нас получатся инженеры-программисты).
На «начерталке» мы чертили, выводили что-то в тетрадях и всё пытались понять что и как и в какой пл оскости надо рисовать. Путали фронтальную с вертикальной, хоть последней и не существует. Помнится, почти вся вторая группа осталась мыть окна в кабинете начертательной геометрии, потому что задание, которое им дала Цыганова, почти никто не сделал.
Да, сразу объясним кто такие «ботаники». Это, говоря обычным языком, отличники. Так их называют те, кто учится посредственно, из зависти. Но почему-то это понятие стало общепринятым, и так называли не только круглых отличников, но даже тех, кто просто сдавал что-то быстрее всех, или проявлял недюжинные способности по какому-либо предмету.
На первом курсе было огромное количество народу. Декан наша, Чигракова Лариса Васильевна, собрала тогда каждую группу в отдельности. Она стала со всеми общаться и раздавать студенческие (может быть и зачётки, за давностью происшедшего, не возникает ясной картины). Она всем пророчила красные дипломы — комик просто. Никогда ей не забудем той отвратительной и бесцеремонной лжи, когда она нагло нас обманывала, говоря, что в нашем институте будут проводиться культурные мероприятия. Это было всего однажды, когда мы смотрели какие-то танцы и песнопения. Всё остальное заключалось в том, что нас принудительно куда-либо сгоняли. Никаких тебе творческих вечеров, танцев до упаду и чаепитий. Хочешь веселиться? Находи квартиру и организуй всё сам. Также она солгала нам и насчёт того, что если «платники» будут учиться «на отлично», то их переведут на бесплатную форму обучения. Никого впоследствии так и не перевели.
Самая оригинальная группа была четвёртая. Один Зинин чего стоил. Да и небезызвестный Караваев также обучался именно в ней. Видимо, именно из-за своей оригинальности эту группу впоследствии расформировали. Сразу «нашли» друг друга Караваев, Кодубцов, Куприн, Кулейко, Камельков, а также «старбой» Юренко, который был единственным, кто не вписывался в дружную семейку фамилий на букву «к».
Адрианов был самым прикольным челом из второй группы, он сразу взял под белы ягодицы двух самых симпотных девок этой группы, это были Петрова и Зайцева. Первая стала старостой, и была очень популярна на первом и втором курсах. Как сказал про неё Камельков, «ей бы в порно-фильмах сниматься»… Размечтался! Она была довольно неприступной, даже не довольно, а вообще, но это тема отдельного разговора. Впрочем, впоследствии мы к нему ещё вернёмся.
Изо всех людей нашего потока выделялись немногие. Вначале просто привыкали друг к другу и старались особо не выделяться, но потом стало видно, кто чересчур активный, а кто старается держаться в тени.
Сразу отметилось энергичное поведение Караваева, который навсегда останется в памяти студентов нашего потока как изворотливый и хитрожопый человек, способный сказать всё что угодно, лишь бы добиться своей цели. Он играл в нашем сообществе роль «шута горохового», потому что всё время что-нибудь говорил учителям, спрашивал у них всякую чушь, а также пытался шутить.
Одно время очень часто комментировал действия учеников и учителей Руневский, на него из-за этого даже косо смотрели представители других групп.
Был ещё староста первой группы, который выделялся отмеченным на лице интеллектом, характером он был мягкий, и иногда создавалось впечатление, что члены его группы вытирают иногда об него ноги. Но природный ум делал своё, и Мозговой казался большим профессионалом в области программирования и сколько ни учи, всё равно, таким как он, умным не станешь. Да, кстати, про профессионалов. Кроме Мозгового было ещё два человека, это Бабий из третьей группы и Савин из второй. Позже к ним добавился ещё и Никаноров из третьей. Эти «гиганты мысли» были общепризнанны самыми «шарящими», то есть хорошо разбирающимися в нелёгком деле программирования.
Слово о лаборантах
Сразу предупрежу всех лаборантов, собирающихся это читать — не обижайтесь. Но среди студентов уже давно укоренилось такое понятие, как «лаборанты — сволочи». Конечно, это относится не ко всем представителям этой благородной профессии, но благодаря двум отдельным отморозкам, лаборантов стали называть не иначе, как сволочи. А лаборанты эти — Антон и Пётр. Старше были всех на курс или даже на два, но от этого они были не умней. Просто никаких слов не хватит, чтобы описать этих «редисок». Конец света наступит, когда вдруг случится такое, что они тебе помогут, ещё окатят презрительным таким взглядом, и скажут: «А что ты тут вообще делаешь?» На кнопочку лишнюю на клавиатуре нажмёшь, всё, измену лютую схватил.
Макова однажды в лицо сказала Антону всё, что она о нём думает, так тот, сволочь, даже не пикнул, а везде говорил на повышенных тонах с агромадным чувством гордости и значимости. Да… лаборантик никчёмный.
Ну да Бог с ними, с лаборантами, поехали дальше.
Был у нас ещё один препод, Антонов звали. Он и сейчас преподаёт, и что самое интересное, он ещё помнит как кого из студентов зовут, хотя у него их… много. Тут вспомнить, кто у тебя чего вёл и то трудно, а он студентов по именам и фамилиям помнит! Так вот, нетривиальная кликуха у него была «лох», данная ему за ботанический вид и абсолютное неумение отстоять свою точку зрения. Ему сдавали насильно, буквально всучивали то, что было сделано. Но это всё было после. Потом, не сейчас. Сейчас Французова вела «матан», и был у неё такой особенный голос, какой-то детский, какой-то абсолютно несерьёзный. Пределы и исследование функций, а также производные — вот чему она нас учила. Это помнится не совсем хорошо, да и хорошо, что не помнится. Нечего голову забивать ерундой всякой.
Та первая учительница, что вела «линейку» вскоре ушла и появился ОН. Он — это Павел Владимирович Зинковский. Почему Ф.И.О. полностью? Да потому что он был в том семестре самым запоминающимся. Во-первых, внешностью. Он был самым молодым. Он был блондином с красной ро… с красным лицом. И ещё он умел шутить. Бывало, как расскажет второй группе на практике свой любимый «тупой анекдот», так все и валятся со смеху.
Однажды, к нам на пару зашла декан. Стала, как обычно, всех отмечать, и тех, у кого много пропусков, она неизменно комментировала фразой «отчислим». Её за это следовало бы встретить в тёмном переулке и растолковать, что так не следует делать. Причём поговорить с ней силовыми методами. А то что — набрали студентов выше крыши по собственной инициативе, а теперь, значит, отчислять их всех, да? Не дело это. Не педагогично и вообще некультурно.
Для проверки староста должен был дать ей журнал, и вот Иван Мозговой, как староста первой группы, должен был к ней выйти. А сидел он на третьем ряду, причём около выемки, что находилась посередине аудитории. И чтобы выйти, ему необходимо было потревожить весь свой ряд. Поэтому Ванёк, недолго думая, взобрался на перила выемки и сбежал по ней вниз, напоследок сделав прыжок. Смеялся весь поток, а Зинковский закрывался своим листиком, чтобы декан не заметила то, что он смеётся.
Он заставлял нас всех долго стоять, приветствуя его, пока он не увидит, что все с ним поздоровались. Мы все пары начинали с приветствия — вставали и ждали, пока учитель не предложит нам сесть. Так вот Зинковский предлагал сесть далеко не сразу.
Именно Павлу Владимировичу принадлежит так называемая «кривая стремления к знаниям», которую, быть может, вы не знаете, но она существует. Так вот, по ней студенты стремятся к знаниям только на первом курсе, когда ещё они не совсем «отошли» от школы. На втором курсе эта кривая резко падает вниз, на третьем и четвёртом представляет собой прямую линию, а на пятом падает до нуля.
Ему же принадлежит фраза, которую он сказал во втором семестре, но нестрашно забежать вперёд. Он сказал: «Иногда студенты имеют свойство удивлять. Например, студент может понимать, что такое линейное многообразие и криволинейный интеграл, но не уметь отнять от двадцати семи четырнадцать».
Несмотря на то, что ему было довольно сложно сда вать ИДЗ («индивидуальные домашние задания». Это понятие встречалось только на первых двух курсах), он довольно неплохо читал лекции и объяснял материал на практике («Я вам сейчас объясняю всё понятнее, чем когда-то объясняли мне самому. И не говорите мне, что я злой. Помнится, был у нас учитель физики. Его никто не любил, обзывали его всяко-разно, и стишки матерные про него на партах писали. Но теперь вспоминаем его самым добрым словом. Так вот, я хочу, чтобы вы меня вспоминали тоже добрым словом». Надо сказать, что его добрым словом вспоминал только один студент, он даже сказал Зинковскому об этом лично. Все остальные считают… иначе).
С практикой, кстати, сложилась очень интересная ситуация, связана она с английским языком. Дело было так — у трёх групп (у первой, третьей и четвёртой) занятия вела Неваляхина. Редкой душевности человек, но также и редкой глупости. Она была своеобразным эквивалентом Антонова, только в женском обличье. Ей тоже говорили всё что угодно, чтобы получить оценку, и она на это «велась».
Скажем, в третьей группе надо было что-то сдать, топик какой то, и написать по нему пару предложений в тетради. Студент, который ничего не сдавал, залечил ей, что он отвечал на прошлом уроке, и что он сделал письменное упражнение в тетради, которую Неваляхина будто бы уже видела.
— Что-то я не помню такого, — сказала студенту Неваляхина.
— Ну я же сдавал, — настаивал студент.
— А почему же тогда у меня не отмечено? — она отмечала, кто и что сдавал, в своей тетради.
— Вы что, мне не верите? Давайте я вам тетрадь покажу.
— Да нет, я верю… — Неуверенно произнесла Неваляхина.
— Нет, давайте я тетрадь покажу, раз вы не верите.
— Ладно, не надо. Я сейчас отмечу, что вы сдавали.
Приблизительно такого рода эксцессы происходили и на занятиях других групп.
А вот вторая группа была в те годы особенной. И практику по «линейке» там вёл Зинковский лично, и английский им преподавала совсем не Неваляхина, а Майя Сергеевна Бондаренко (её называли ласково «пчёлка Майя», как в одном немецком мультике, который когда-то давно показывали по телевидению. Правда, после определённого периода времени она поправилась, и тут уже стало как-то неактуально называть её «пчёлкой». Но тогда она была молода и без капли лишнего… веса).
Вот в этом второй группе и не повезло. Этот учитель оказался самым настоящим тираном, пожалуй, хуже неё была только Смирнова, которая появилась на втором курсе.
На первом уроке все представлялись.
«My name is Kolya, I’m from Kamchatka». — Говорил Лесков.
Майя: «О, у вас и иностранные люди есть». Это она обратила внимание на студента азиатской внешности.
— Меня зовут Ким Ир Чен или просто Дима.
— А как переводится твоё имя?
— Это означает «прямая дорога».
Кто-то из студентов: «А по-русски это будет пошёл ты на…»
Майя заставляла учиться всех. За каждое пропущенное занятие, за каждый невыученный урок назначались долги, которые обязательно надо было сдавать, и многие сдавали и сдавали перед сессией. «Майка» сразу на первом занятии ввела своеобразный рейтинг штрафов, написав на доске «Н» — 5 тыс. знаков; «2» — 2.5 тыс. знаков, что означало количество знаков в английском тексте, который мы должны были составить, перевести и выучить, если получали двойки или отсутствовали на парах.
Происходило всё это следующим образом: назначалось время после пар, выбирался кабинет, где собирались все «двоечники и лоботрясы». Майя, как всегда, немного задерживалась, что вызывало нервный смех у студентов. После она появлялась, говорила: «Ну что?» и начиналось… Сперва выходили студенты, у кого долгов было мало — это были «пригородные», которые по какой-либо причине, обычно связанной с транспортом, не были на уроке. Они быстренько говорили ей перевод и убегали на электричку.
Затем отвечала «тяжёлая артиллерия», это те, у кого количество знаков превышало десять тысяч (больше всех знаков было у Петровой — что-то вроде двадцати двух тысяч). Такие студенты редко переводили тексты со словарём, всё больше пользовались какими-нибудь доморощенными электронными переводчиками, вроде «Мэджик Гудди» или «Сократ». Не поправив такой перевод, ответ получался смешным и бессмысленным, и сразу вызывал подозрение на лице Майи Сергеевны.
Она ещё очень эффектно расставляла интонации в речи, выражая все оттенки успеваемости учеников. И ведь её не обманешь, что ни говори; если не готов — попал. Лишь один человек во второй группе получил зачёт ещё до Нового года. Остальным пришлось сдавать долго и упорно (кроме, разумеется, ботаников), начиная со второго января.
Кроме вышеперечисленных предметов были и информатика, которую преподавала довольно милая и оригинальная учительница Сурова, и АЯП (не будем расшифровывать. Это программирование в зачаточном состоянии), который вела сначала Вещунова (которую по праву считают одним из лучших преподавателей), а потом и Запоздалая (которую по праву считают одним из не лучших преподавателей), последняя жила в каком-то своём доисторическом временном отрезке и заставляла бедных студентов изучать «Турбо Вижн», — кто знает, тот поймёт.
Пару слов следует замолвить и о лабораторных. Большинство студентов выполняло их прямо в институте, лишь только самые продвинутые и опытные брали работу на дом. Сначала многие имели довольно отдалённое представление о программировании, алгоритмах и языке «Турбо Паскаль», говоря, что им нужно время для его освоения. Да, в начале так оно и было. Конечно, некоторые, знакомые уже с Дельфи, ассемблером и прочими различными средами и языками высокого уровня, могли бы посмеяться над некоторыми поступившими на нашу специальность, но здесь можно привести в пример Никанорова из третьей группы, который стал очень неплохо разбираться в этой сфере за короткие сроки, причём практически с нуля.
Так вот, сидели мы в кабинете Б-215 и «сращивали» лабораторные. И за каждым из нас по-матерински наблюдала Лариса Михайловна Вещунова. У неё действительно был своеобразный «материнский» подход к студентам, который больше ни у одного преподавателя не наблюдался. Если что-то не работало, сразу раздавался призыв: «Лариса Михайловна-а-а!» и она приходила, и неизменно находила ошибку, исправив которую, всё превосходно работало. Лишь через длительное время мы научились находить их самостоятельно. А тогда перед нами были лишь допотопные экраны стареньких мониторов, голый ДОС и оболочка «волка». Там мы находили Паскаль и запускали его. В нём неумелыми руками набирали текст, а о том, чтобы набрать его в слепую даже речи не заходило.
Весь первый семестр запомнился лишь тем, что мы все что-то чертили на «начерталку», решали ИДЗ и ходили на лекции.
Жизнь в общежитии
В общаге живут два типа людей: те, кому больше жить негде и нет возможности снять квартиру, и те, кому всё равно где жить. Так как последних больше, то атмосфера в общежитии дружественная, весёлая и куражная. В холодильниках никто ничего не тырит, потому что комнаты раздельные.
Вначале, вообще то, в общаге было опасно жить — мочили всех и вся, один даже сам зарезался. По воспоминаниям одного человека, когда он был в общаге Уссурийска — он там выхватывал почище чем в армии. Однако после того, как был введён строгий контроль и учёт «входящих» и «выходящих» студентов, то стало вполне прилично и даже цивильно. Не беда, что в таких местах люди пьют больше, чем обычно, зато есть что потом вспомнить. В общежитии, кстати, люди очень щепетильно относятся к разным нарушениям и несправедливостям. Вот небольшой пример: «фёст» пошёл в клуб с двумя девушками. На улице к нему подошли гопники, и сказали: «Вот тебе сотка и мы идём с этими девками гулять». Он согласился, и скорее побежал к себе в общагу. А когда девушки рассказали остальным про то, что «фёст» их продал, то пацан этот получил сковородкой по башке.
Из нашего потока в общежитии жило не более двадцати процентов студентов, но те кто там жил, не жаловались. В общежитии жить хорошо хотя бы по такой причине, как близость здания универа — пять минут, и ты уже в кабинете. Некоторым же местным приходилось порой выходить из дома за полтора часа до занятий. И не беда, что порой нарушается «зона личного пространства» и крики соседей не всегда помогают заснуть — ко всему этому быстро привыкаешь и приспосабливаешься. А если у студента есть сила воли, то никто из общаги его плохому не научит (это было замечание, специально для родителей будущих студентов).
Есть такое понятие в институте, как аттестация. Это своеобразный барометр успеваемости студентов. Говоря об этом явлении, невольно вспоминается четвёртый курс, когда близ нашей кафедры вывесили аттестацию пятого курса. Сама аттестация выставлялась в пятибалльной шкале, включая ноль. У кого ноль — тот ничего не делал в течение двух месяцев учёбы. На пятом курсе, похоже, студенты расслабились. Ни о каких отличных оценках там даже речи не шло. У одного были одни нули — рядом с фамилией этого студента было написано красной ручкой «тупой». Та же красная ручка обозвала «затупком» ещё одного студента с двойками в аттестации. В списке был также один студент, у кого в аттестации (о чудо!) не было ни одной двойки. Красная ручка похвалила такого студента — «молодец». Она же на среднюю аттестацию, где тройки чередовались с двойками и четвёрками, реагировала как «неплохо» или «хорошо».
Аттестаций в семестре бывает штуки две. Так вот, именно по этим аттестациям было ясно, кто же у нас ботаник. Это были, как правило, те, у кого в аттестации — одни пятёрки. Ну, не одни, но почти все, потому что лабораторные по информатике сдавали неохотно и не все. Поэтому пятёрки по этому предмету были только у Савина, Мозгового, Бабия…. Теперь нам всё это кажется смешным, как мы так сдавали приёмы работы с «Вордом», «Экселем», «Маткадом», когда теперь это всё в порядке вещей? Но всё же учёба есть учёба.
Что интересно, когда, в той самой первой аттестации у иных студентов случались двойки, то декан не брезговала их приглашать к себе, обсудить причины такого неуспеха в учёбе; советовала сделать по этому поводу реферат. В дальнейшем такой заботы о студентах она не проявляла, чего, впрочем, больше и не требовалось.
С первого курса стали проявляться отношения студентов к друг другу. Ботаники, они были и в Африке таковыми, но не все стали учиться на отлично сразу же, с первого курса. Такими были лишь Мозговой, Умнов и некоторые остальные, которые были ботаниками, но не такими круглыми, как эти двое.
Встречались и тусовщики. Во второй группе был такой чел, Турецким звали, так вот у него на квартире постоянно тусовались. Тусовки обычно были в постоянном составе и продолжались они довольно длительное время. Про остальных студентов рассказ пойдёт позже.
«Вишнёвый сад» в нашей жизни
Есть такая забегаловка в нашем корпусе, в ней стоят столы, а также находится что-то вроде буфета, только там продают, в основном, сладкое. Огорожена она «забором» малинового цвета. В этом месте мы проводили много времени именно на первом курсе, потому что наше идиотское расписание содержало окна, в течение которых надо было себя хоть чем-нибудь занять. И мы шли в «Вишнёвку». Студенты там не только кушают, но и общаются, в карты играют — есть что там делать. На первом курсе там рисовалась начерталка (шрифты чертили точно там), проверялись ИДЗ, и происходило повальное списывание (тут уж не важно, какого предмета). Во время окон грех был не поиграть в картишки, в «сто одно», например, или в простого дурака. Вишнёвые столы были как раз созданы для того, чтобы обливать их чаем, но на них также успешно можно было и что-то поделать такое, имеющее к приёму пищи довольно отдалённое отношение.
Чай с пирожными служили отличным дополнением к различным институтским делам, таким, как обсуждение вчерашней пьянки или завтрашнего похода в кино. Правда, потом там официально запретили играть в карты и распивать спиртные напитки, но студентам это было попросту до фени, и не напрасно.
Одно время (курса два с половиной) функционировала и столовая этажом выше, но там всегда стоял ужасный запах, да и столы были липкими (лишь стулья были гораздо удобнее, чем сиденья в «Вишнёвке»), и поэтому иногда студенты занимались в ней учёбой, но непродолжительное время, ибо запах давал о себе знать. Кроме запаха, там были ещё плакаты, среди которых особо выделялся один с изумительно оригинальной надписью «оставь чистым хотя бы стул». Питались в столовой ещё по одной причине — выдавали талоны на питание. Для этого было необходимо простоять очередь в главном корпусе, заняв место ещё в пять утра, зато после этого можно было ходить в столовую как к себе домой. Но и без талонов там тоже можно было перекусить: булочки продавались, пиццы, обеды и кока-кола на разлив, и всё то время, что функционировала столовая, обязательно кто-нибудь из студентов приходил в аудиторию со стаканом «коки» с соломинкой. Как только столовую закрыли, приходить стали только с горячим кофе из «Вишнёвки». Было ещё одно заведение для кормления студентов, оно располагалось близ «сада», и там продавали целый ассортимент бутербродов и бургеров, а также чай, кофе и газированные напитки со всякими сладкими батончиками. Бургеры пользовались особой популярностью, но не из-за вкусовых качеств, а просто потому, что больше выбора не было (как мне подсказали, продавцов этих самых бургеров за колоритный внешний вид называли бомжами). Иногда заведения для питания появлялись и в других частях нашего корпуса, но всё это было ненадолго. Всех «пережила» «вишнёвка», там всегда много народу на перемене — все сидят, общаются, просят друг у друга позвонить по мобильнику и просто сидят, кое-кто даже читает. Правда, её со временем «урезали», и места в ней стало меньше, но она ещё функционирует. Так вот.
Совсем забыл про такое явление как физкультура. Совсем как в школе, мы ходили в корпус «Цэ» для того, чтобы заниматься самым любимым в школе предметом. Но, надо сказать, что в школе это был действительно любимый предмет, в институте понятие об этом предмете извратили до нельзя. Получить по нему зачёт было не так-то уж и легко, была возможность выбрать секцию для дальнейших занятий, но учителя этих секций часто оказывались просто придурками, однако не будем о грустном.
Давайте лучше о весёлом, а что может быть веселее экзаменов!
Итак, в институте оказалось, что есть такое понятие, как автомат. Это значит что те, кто не пропускал занятий, кто вовремя сдавал задания, а в случае «начерталки» решал дополнительные задачи, те могут просто придти на экзамен, протянуть зачётки и уйди с довольной рожей пить пиво. Почему так грубо? Да потому что после первой сессии все студенты стали автоматы выклянчивать, а первым вопросом на лекции по предмету, который надо было сдавать экзаменом, был: «А автоматы будут?»
Хотя, экзамены это далеко не самая страшная вещь. Самое страшное, это, как ни странно, зачёт. Если его не получишь — нет допуска до сессии, а значит, могут отчислить.
Перед сессией идёт так называемая «зачётная неделя». Понятие это неофициальное, в это время студенты усиленно сдают долги, а преподаватели назначают различные дополнительные консультации, о которых я забыл вам рассказать. Итак, кроме практик и лекций назначались консультации, на которых студенты могли задавать вопросы, а также сдавать задания, переписывать контрольные. Не стоит и говорить про то, что главным образом в последнем пункте студенты преуспели больше всего: на консультациях студенты повально переписывали проверочные работы, и буквально на каждой консультации можно было найти учащихся, которые переписывали все контрольные, от первой и до последней на данный момент.
Так вот, началась зачётная неделя. На физкультуре повысилась активность, на английском забылся родной язык, на начертательной геометрии плавился грифель, а Цыганова, видя, что никто почти к автомату не стремится, решила поставить его хотя бы тем, кто основную форму заполнял правильным шрифтом, а не письменным почерком и сдавал все задания правильно, не обязательно даже вовремя. И главное, что стали появляться те отдельные личности, увидеть которых в течение семестра было крайне трудно. Они не ходили на пары («пара» — это университетский эквивалент школьному слову «урок»).
Антонову усиленно сдавали рефераты, может быть, конечно, это было до какой-то по счёту аттестации, но смысл от этого всё равно не меняется. Зато впервые можно было открыть для себя прелесть сочинения реферата, основанного на Интернет-материалах и дисках. Кажется, теперь вообще нет необходимости читать книги, сидеть в библиотеке, рыть литературу и составлять реферат по ней. Зачем? Есть Интернет, в магазинах продаются диски, на которых количество рефератов исчисляется тысячами, лишь только сделай свой титульный лист и распечатай. Вот рефераты подобного типа мы и всучивали Антонову.
Вещунова раздавала автоматы тем, кто отличал Uses от Crt, а вот со Суровой была сплошная комедия. Дело в том, что экзамен был в форме теста. И вот ответы на этот тест были заранее известны некоторым лицам. Стоит ли говорить, что шпаргалки в виде таблицы с правильными вариантами ответов на все четыре варианта, были вместо Библии у каждого студента? Недаром Сурова стала завышать требования, и к последнему заходу на «пять» надо было ответить на девятнадцать-двадцать вопросов из двадцати.
Так вот, после проверки у некоторых студентов оказались тройки, потому что они не запаслись шпорами. И им был дан шанс исправить положение и переписать экзамен. И они принялись отнимать двоичные числа (ответов на примеры по двоичной математике шпаргалка не содержала); писать на партах копии ответов и отбирать бумажки у тех, кто благополучно списал, и мог идти домой.
Таких человек нашлось немного, и все они сели в учительской. Сурова их обманула. Она-то догадывалась, что шпоры у них будут, и поэтому обеспечила наиболее трудные условия в смысле списывания. Но это не испугало студентов, потому что они уже прониклись духом студенчества и смогли списать даже в учительской. И все получили «отлично».
Одним из первых «серьёзных» экзаменов был матан. Французова не то, чтобы валила всех, но ведь задавала дополнительные вопросы, которые заключались в том, чтобы доказать какую-нибудь теоремку. Да, ещё тот, кто не решит пять «входных» примеров, до экзамена не допускался.
АЯП был лёгким, потому что можно было списать, да и вопросы были не особо сложными. Сложнее было решить задачку. Но на «три» там и делать было нечего, чего не скажешь про такую отвратительную вещь, как «линейка», тем более, что её принимал сам Зинковский. Он говорил так: «Вот я ничего не знаю. Вы должны мне рассказать билет так, чтобы я всё понял». На этот экзамен тоже были входные примеры, которые мы решали далеко не сразу. Дошло до того, что один студент, Паха из второй группы, принёс ему «пакетик» с коньяком. Зинковский мало того, что не постеснялся его взять, так ещё и не принял у него экзамен. Тот просто не решил входные примеры ни в первый раз, ни во второй («за пакетик», как сказал Зинковский). А принимал Павел Владимирович долго и нудно и не раз посылал бедных студентов куда подальше.
— Приходите в другой раз, — любил он говорить в таких случаях, заставляя несчастных студентов бегать за бегунками (бумажки такие, в которых ставятся оценки. Хорошие — в случае досрочной сдачи и такие же, в случае повторной).
Ему, видимо, нравилось издеваться над студентами, он и сейчас этим занимается: разговаривает с каждым по полчаса, просто так от себя не отпустит, пока ты ему не перескажешь весь конспект, поэтому только от него студенты приходили на комиссию. Комиссия — это когда ты сдаёшь экзамен не тому, кто тебя учил, а другим преподавателям, как правило, даже нескольким. Поэтому сами представьте, каково было некоторым студентам сдавать комиссии экзамен когда-нибудь первого марта (а сессия тем временем закончилась перед началом февраля).
Так вот сессия и закончилась — после пересдачи всех возможных и невозможных экзаменов, начались зимние каникулы, которые длились ровно две недели.
Весна нахлынула на слегка замёрзшие сердца студентов. Дунул тёплый ветерок, и закапало с крыш. Зимняя одежда стала слишком жаркой для и так слишком разгорячённого студенческого контингента. Солнце нещадно освещало город и корпус нашего института. Скоро зазеленеет первая трава, и птицы уже тут как тут. Опять будет чем заняться в новом семестре, а у кого-нибудь даже может случиться и весенняя любовь — всё может быть.
Второй семестр был немного веселее. Появились новые предметы, да и к тому же весна шла на двор. Правда, Запоздалая отравляла существование студентов одним своим внезапно появившимся видом. Конечно, была ещё одна преподавательница, которая не то, чтобы своим видом (хотя и им тоже) пугала студентов, но характером точно. Речь идёт об Анне Дмитриевне Бесстрашной, которая даже своими инициалами навеивала страх. Вторым фактором страха был сам предмет — физика.
Но вернёмся к Запоздалой. Она на втором семестре решила испугать ещё неоперившихся первокурсников: очень строгим голосом, она поведала нам о том, что «я никого не допущу до сессии, если вы не сдадите мне все лабораторные работы. Ни один учитель не поставит зачёт, потому что я уведомлю их лично». Напугала, аж до чёртиков. По-моему, никто её не испугался вообще. Клинила-то она, конечно, всех, но никто её не боялся. Материли её из-за того, что она со скрежетом принимала лабораторные (задания, надо сказать, были настолько допотопные и доисторические, что хотелось принести «бэкашку» и треснуть ей этой «бэкашкой» по башке), и за многое другое, но не будем об этом.
Кроме физики со своими лабораторными, была ещё история — хоть какой-то гуманитарный островок среди моря технических предметов. Потом продолжалось мучение на английском языке, физкультурные упражнения и матан был как всегда актуален. Только в этом семестре мы стали изучать интегралы и «диффуры» (дифференциальные уравнения), ряды и прочую пакость.
Зинковский додумался до того, что поспорил с одним из «пригородных» студентов на что-то и выиграл бутылку водки «Мороз». Студент поставил ему выигрыш прямо на стол.
— Вы хоть мне пакетик-то дайте, — сказал ему Зинковский, — А то компрометируете меня.
Сразу пошли слухи, что Зинковский к концу пятого курса совсем сопьётся.
Однако, в учёбе были и приятные в некоторой степени моменты. Например, на семинарах по истории можно было узнать много чего интересного, в большей степени от некоторых особенно активных студентов (скажем, как вам такая фраза: «Византийский правитель оценил княгиню Ольгу как женщину»). И ещё это был лишний повод посидеть в библиотеке (на первом курсе мы это всё-таки делали).
На английском были новые топики и тексты, новые слова и новый учебник. Всё остальное оставалось по-старому. Но вот с матаном всё стало не просто хуже, а значительно хуже. Количество ИДЗ увеличилось во много раз, контрольные следовали одна за другой, а Иванов в очередной раз матерился на то, что во всех группах залепы по этому предметы канают, а в его группе надо по тысяче раз переписывать и сдавать домашние работы и контрольные. И вот именно этим и занимались все студенты из его группы на консультациях, которые никто не пропускал, так как всецело успевающих по этому предмету не наблюдалось.
«Смотри, получил ты вот эту вот дрянь…» — добросовестно объяснял Зинковский какому-нибудь студенту что к чему на таких консультациях.
Впрочем, физика тоже скучать не давала. И поначалу студенты очень ответственно относились к лабораторным, заранее отксерокопирывая методички, выписывая нужный теоретический материал в специально заведённую тетрадку; заучивая формулы и то, что требуется сделать. Потом на лабораторной установке в кабинете выполнялись опыты, записывались необходимые измерения и далее, дома долго вычислялась погрешность по всем доступным справочникам. Защита, конечно, не у всех протекала довольно гладко, тем более, что принимали её различные учителя (дело в том, что Бесстрашная в начале семестра болела, и наш поток последовательно посетило, дай Бог памяти, шесть или семь преподавателей), но и тогда, когда окончательно стала допускать до лабораторных Бесстрашная и «отпускать» с них тоже, легче не стало. Это были издержки предмета.
Контрольные по физике были также не особо расслабляющими, надо было решать задачи на динамику, и прочие прелести движения тел и крутящих моментов, действующих на них. А потом их требовалось переписывать, и тот, кто смог написать это адское испытание с первого раза, считался счастливчиком. Остальные шли на консультации, пытать счастья.
К тому же, какой-то мудрец, повесить бы его, додумался в пятницу поставить пять пар, а первой — физкультуру. Теперь от такого расписания лишь дрожь в ногах. Хотя, на первом курсе учились, в основном, с первой смены, что было уже приятно.
Что же нового было на потоке? Конечно, кое-кого отчислили, но это же не повод, чтобы Чигракова каждый раз сообщала нам приятную новость о том, что четвёртую группу расформируют? Все уже освоились, познакомились, и даже выучили, как кого зовут, хотя по-прежнему называли друг друга, по школьной привычке, по фамилии.
Уже тогда стали выделяться подружки Стеклова и Худенко. Ещё с первого курса многие невзлюбили Иванова за то, что тот по поводу и без обзывал всех уродами и тем самым создал себе хреновую репутацию. Уже тогда стал наезжать на преподов Дружинин, а Кабун отличался не особо острым умом. Пескаля называли Паскалём, а Быкова «фюрером» или даже «ЭрЭсЭмом», потому что он под таким прозвищем выставил своё фото в обнажённом виде на одном конкурсе, что проводит до сих пор одно местное радио.
Были и мощные, выделявшиеся спортсмены — это «Хэппи» Темнов и Метанов. Первый боксёр, а второй — лифтёр и кроме них, в третьей группе был шахматист Талеев.
В третьей группе набор «миниатюрных» девушек, состоящий из Совковой, Лорских, Дверевой и Невельской радовал глаз. Все они были, как на подбор, малы.
Лесков был признан самым наглым, потому что приставал к учителям как банный лист, да и к некоторым студентам тоже.
Да, второй семестр был уже легче. Невольное сравнение со школой вызывало двойственное отношение к институту. Но, пожалуй, наиболее негативное отношение к высшему образованию проявилось позже. Тогда лишь было отмечено, что сложно учиться и необычно, но ничего более.
Забыл сказать про главного клоуна второго семестра. Это был учитель экологии и тёзка Пушкина. Кашин вёл свой предмет как-то не совсем профессионально и часто говорил такое, что Юренко называл «тупизмы» и считал их. Этот препод явно указал, что реферат по его предмету можно не писать, а можно купить ему книгу. Тогда он поставит за реферат «отлично». И ему в один прекрасный день принесли книг столько, что это вызвало злорадство у Куприна: «Чтобы он эти книги надорвался нести!»
Пролетел второй семестр. Автоматов Бесстрашная почти не ставила. Не припомним таких случаев, но, может быть, ботаники наши местные, урвали себе кусок от физического пирога. На её экзамене можно было пощекотать нервы, тем более, что она заставляла ставить в бегунки двойки, а потом и исправленную отметку.
Скажем, сидят студенты на экзамене. Усердно пишут теорию, пытаются решить задачи. Бесстрашная сначала сидит за столом, а после решает пройтись между рядов. И вдруг в ней зарождается нешуточное подозрение.
— У Вас шпаргалка, — внезапно говорит она студенту. — Вставайте.
Студент покорно встаёт (на самом деле он вовсе не списывал).
— Поднимите руки, — студент поднимает. Здесь лучше не перечить. Осмотрев студента, и не найдя ничего компрометирующего, Бесстрашная говорит: «А теперь поднимите конспект». Та же ситуация, никакой шпаргалки нет.
— Садитесь, и пишите дальше, — обращается она к студенту и садится обратно на место учителя.
Помнится, она говорила нам: «Вы же лучшие. Вы должны стремиться к знаниям, решать всё с радостью, а вы…». Она имела в виду, что учиться в институте должны, по идее, только лучшие. На самом же деле это всё было далеко не так, особенно это касалось тех, кто учился на коммерческой основе. Тем вообще не обязательно было быть лучшими, им достаточно было просто быть. Но почему среди тех, кто обучался бесплатно, был большой процент «не совсем лучших», — непонятно. Надо бы спросить об этом у приёмной комиссии… Впрочем, это не так уж и важно. Поехали дальше.
Экологию Александр Кашин проставлял интересно: «Контрольные: пять, пять; реферата нет, автомата нет». Контрольные проходили уморительно смешно — в 813-м кабинете, где в то время висели телевизоры, на одном из которых висел использованный презерватив. (но это так, к слову). Кашин писал вопросы на доске, а потом предупреждал, что тетрадью пользоваться нельзя. Все, конечно, списывали, но там были и вопросы на подумать. Большинство из потока получили автоматы.
Английский опять был зачётом, а может быть и нет… Скорей всего, зачётом. А вот история была точно зачётом. Там надо было показать свою тетрадь с полями в шесть клеточек и всеми лекциями, Галина Витальевна самолично расписывалась в них, дабы исключить возможность подмена. На третьем курсе один препод до этого так и не додумался, но не будем забегать вперёд. Да, ещё преподаватель истории внесла огромный вклад в просвещение студентов нашего потока, потому что распространяла билеты в театр. Как только кончилась по учебному плану история, все перестали ходить в театральные заведения (а, ещё факты похода в театр нагло использовались второй группой для отмазки от уроков английского, даже если в этот самый театр ходило всего человек пять из всей группы).
Матан. У третьей группы, а также у четвёртой и первой практику вёл Павел Аркадьевич, милейшей души человек, к тому же где-то учащийся. Он и задания проверял, не сравнивая варианты. Поэтому у них будни серой жизни проходили ярче до экзамена, который, разумеется, принимал Зинковский. А он принимал его не на шутку, а в серьёз. С первого раза без автомата сдать его удавалось немногим. На этот экзамен Иванов припёрся с баулом, в котором были… Учебники. Ничего себе читал парнишка на первом курсе! Но, впрочем, это не помогло ему в тот день сдать экзамен. Зинковский посоветовал ему придти позже, добавив: «Иногда декан удивляется, когда ему после бегунка с двойкой приносят бегунок с пятёркой». И действительно, через неделю Иванов получил «отлично», причём только за то, что он решил входные примеры. У него жутко болел зуб и Павел Владимирович решил его не мучить. «У меня не будет болеть совесть, если я тебе пятёрку поставлю», сказал он. Остальные же так просто от него не отделывались, как уже упоминалось выше, он был извергом. Есть, конечно, в этом своя прелесть — мол, раз ты такому человеку экзамен сдал, то всё остальное — пустяки, но на самом деле всё это было слишком уж сложно, ибо всё равно как не выжать гениальных фраз из дурака, так и не выжмешь курса своего предмета из того студента, который к нему физически не предрасположен.
Итак, первый курс закончился с горем пополам. Самое трудное позади. Или впереди?