ВТОРОЙ КУРС
Второй курс начался с того, что надо было принести курсовую работу, которая должна была быть основана на летней трудовой практике. Принимала её Вещунова, так что проблем ни у кого не возникало, потому что срок сдачи растягивался на весь семестр.
В составе потока произошли кой-какие изменения. Четвёртую группу расформировали, и распихали кого куда: Худенко, Караваев, Камельков, Кодубцов, Куприн попали в первую группу; Зинин, Версталов во вторую; Макова в третью.
Появились и «академщики», то есть те, кто ушёл в академический отпуск по причине неуспеваемости на первом курсе. Компанию нам составили: знаменитая троица Зуев, Гринко, Лапис — они попали в первую группу (знамениты они были тем, что очень редко посещали лекции); во второй группе появились Глеб Астафьев и очень шебутной Куражов с чрезвычайно редким и непонятным именем Клаверий.
С первого дня поползли чёрные слухи про ТОЭ — теорию общей электротехники. Да, Зинин так и сказал: «Вот ходят счастливые первокурсники, смеются. Не знают, что их ждёт — начертательная геометрия и физика». Потом он подумал, и выразил свои мысли вслух: «Вот ходят счастливые второкурсники, смеются. Не знают, видно, что такое ТОЭ».
В этом семестре было всего четыре экзамена, что не могло не радовать. Однако, осознание того, что ТОЭ сделает своё злое дело, напрягало.
Смирнова Елена Евгеньевна (преподаватель ТОЭ) была, несомненно, умной женщиной. Она откровенно дала всем понять, что в институте тем, кто не соображает, не место. Кроме тем, посвящённых электротехнике, мы узнали о моде на гомосексуализм (это, скажем так, пикантная подробность). У третьей группы, которой можно было только посочувствовать, Смирнова вела практику. Там она спускала с них три шкуры, заставляя учить так, как надо.
В остальных двух группах дела шли немного лучше, потому что у них практику вёл Алексей Мусавирович Егоров, которого из-за труднопроизносимого отчества называли «мусаравирович». Этот преподаватель не отличался злым отношением к студентам, и поэтому лабораторные по ТОЭ ему сдавались даже с первого раза. Хотя, именно на практических занятиях было видно, насколько ты не понимаешь всю эту электротехнику.
Кроме родимого ТОЭ, появилась ещё такая вещь, как вычислительная математика, на парах которой все очень дружно разговаривали и также дружно веселились. Кстати, впервые у нас стали проходить пары в конце третьего этажа, где была кафедра физики. Этот предмет был довольно замутным, связанный с числами и юмором преподавателя.
Скажем, Лапису на уроке позвонили, он стал громко разговаривать. Бочкова, которая как раз и вела у нас вычислительную математику, сказала: «Мне что, подождать?». Она часто писала неправильные формулы и даже спрашивала нас, что же ей писать дальше. Как правило, ей подсказывала Худенко.
Ну и, наконец, стоит отметить дискретную математику. Этот предмет нам вела пожилая больная женщина, с позеленевшим от недуга лицом. Она вскоре скончалась, так мы столкнулись со смертью. И это было ужасно. Вроде недавно был человек, и вдруг его не стало. Как так? Так быстро?
Словно заставляя нас не думать о плохом, предыдущего преподавателя заменила Лапова Елена Петровна — более жизнерадостного человека среди преподавателей не найдёшь. Её сакраментальные фразы, вроде: «Не мешай мне, деточка» или «Здра-а-а-а-вствуйте, товарищи», а также длинное «и-и-и-и-и» делали мнение студентов о ней скорее положительным, чем отрицательным, хотя можно было услышать и такое: «Она, наверное, в детстве была дауном». На практике Елена Петровна предлагала решить «нехитрую задачку» и мы полпары пытались чего-то срастить. Но хуже всего было на лекциях. Задачи линейного программирования, в частности, транспортную и задачу планирования на лекционных парах она объясняла так, что никто ничего не понял. На практике мы еле как разобрались, но всё равно это был просто тёмный лес.
Так и проходили студенческие будни — мы делали лабораторные по ТОЭ, напрягая библиотечный ксерокс (копируя «протоколы» лабораторных работ) и собственные мозги. Премиально, но больше не было случаев, чтобы, собрав все имеющиеся книги, кто-либо так готовился к лабораторным (причём мы делали это не только дома, но и в библиотеке). Студенты брали на абонемент всю возможную литературу по ТОЭ и читали, даже вслух и с выражением: «Закон Кирхгофа гласит, что... Следует обратить особое внимание на...» Не будем вдаваться в подробности, но метод расчёта цепей с помощью эквивалентного генератора многие во сне видели, а термины «нагрузка», «конденсатор» и «катушка индуктивности» не сходили с уст ещё долго.
А как мы контрольные по ТОЭ переписывали! Господи... Сидят студенты в аудитории и тупят. Слабые стараются сесть рядом с сильными, у многих выражение лица абсолютно не выражающее успеха в предстоящем мероприятии. И самое страшное, что здесь действительно были нужны мозги, как Смирнова и предсказывала. Не помогали ни лекции, ни учебник — если не соображаешь, всё равно не решишь пусть даже приблизительно правильно.
В то время мы ещё продолжали усердно учиться, хотя та же физика уже показывала, как остыл пыл студентов. Физика в этом семестре ставилась зачётом, что уже было легче. Зачёт, конечно, тоже ещё надо было получить, написать «энное» количество контрольных работ, решить задачки по различным направлениям.
После таких контрольных, Бесстрашная зачитывала оценки:
— Руневский — четыре, Коврижко — поговорить надо, Ивенко — четыре, Зинин — поговорить надо. Витницкий... тоже надо разговаривать.
Иногда она произносила слово «побеседовать». Это у неё означало, что работу придётся переписывать. На её парах, которые были в среду утром, из студентов непременно находились те, кто просто вырубался и засыпал. А Куражов с Астафьевым даже накурились, отчего их «пробило по хи-хи» и они смеялись каждому слову Бесстрашной, хоть она ничего смешного не говорила даже когда подошла к ним вплотную.
А однажды на физику опоздали академщики. Входят они (трое) и шапок не снимают.
— Вы почему шапки не снимаете? — упрекнула их Анна Дмитриевна. Гринко, Зуев и Лапис повиновались. Они сняли шапки, и все увидели свежевыбритые головы.
— Что, холодно без шапки? — поинтересовалась у них Бесстрашная. Она, кстати, требовала, чтобы все студенты раздевались только за дверью аудитории, там же доставали тетради и ручки, чтобы не шелестеть и не отвлекать преподавателя и учеников.
Хоть в этом семестре и был зачёт, но его надо было ещё заработать, и даже она обещала устроить что-то вроде экзамена. Недаром, как только кто-то сказал, что во время терракта во время спектакля «Норд-ост», за каждого заложника платили что-то вроде 500 $, то Кодубцов прокомментировал: «Да я за такие деньги всех учителей института, дирекцию, ректора в заложники бы взял. А в качестве такого бесплатного бонуса ещё бы и Бесстрашную замочил». Ну, как вам бонус? Впрочем, к этому слову мы ещё вернёмся.
Не любил народ физику. А автоматом зачёт не ставят.
Но давайте оставим в покое этот вид университетского оружия и остановимся всё же на том, как второй курс УГУшников сдавал лабораторные работы (УГУ — это наша кафедра так называется. Правда, как это расшифровывается, никто не знает). Теперь почти никто не готовился к ним заранее, чаще методички отксеривались за день до работы, читались приблизительно за то же время, если не перед самой парой. Всё заучивалось наспех, выучив кусок формулы, студент думал, что этого хватит.
На допуске до выполнения лабораторной говорили всё, что в голову взбредёт, сочиняли, говорили своими словами, приводя в пример «два пластилиновых шарика», волны и прочие физические аспекты. Анна Дмитриевна и её заместители вскоре нашли выход из подобной ситуации. Студенты были обязаны написать письменно теоретическую часть защиты, а это значит, что если ответил неправильно, написал чушь, вывел не ту формулу — приходи в следующий раз. Правда, в некоторых случаях студенты оказывались очень упорными и отстаивали свои идеи. Тогда защита растягивалась почти на всю пару. Поэтому многие старались пойти на защиту первыми. Счастливые «защитившиеся» начинали делать работу (да, делали её в группах по два-три человека, которые назывались «бригадами»). На лабораторных установках производили нехитрые измерения, которые показывали насколько учащийся готов к выполнению работы, так, Бамбино приводил нам пример — один учащийся получил диаметр молекулы, равный десяти метрам (Бамбино — это один из замещавших Бесстрашную преподавателей, получивший эту кличку из-за того, что крикнул выходящему студенту: «Чао, бомбино!» Он, кстати, недавно ушёл из института по той же причине, что и первый преподаватель по дискретной математике). Часто вспыхивали споры, но в них зачастую рождалась правда.
На следующей неделе эти лабораторные надо было защитить, принеся отчёт. С этим у многих выходил заминка, потому что правильно посчитать погрешность вычислений удавалось не каждому. К тому же, студенты стали приносить не свои отчёты, а отчёты тех, кто уже сдавал эти лабораторные работы. Правда, таких очень быстро выводили на чистую воду, находя в принесённых бумагах кучу ошибок (несмотря на то, что принимали такие же ранее).
Да, стоит также отметить и факт подделки. Вся успеваемость групп, все принятые лабораторные, записывались Бесстрашной сотоварищи на отдельных картонных карточках. На них же писались задачи, которые требовалось решить для определённой лабораторной работы. Так вот, однажды, Бесстрашная вышла из аудитории, а эти самые карточки оставила. Хитрые студенты тут же принялись зачёркивать себе лабораторные, иной раз ставя по две, а то и по три штуки.
Задачи к лабораторным тоже были предметом для обсуждений. В задачнике на некоторые из них были даны неправильные ответы, но это мало волновало нас. Через частные руки можно было купить уже решённые задачи (прямо как сейчас для школьников продаются готовые домашние задания, что окончательно поможет нашим школьникам деградировать). Правда, надо было ещё их объяснять, но это, как говорится, уже проблема того, кто покупал. Искренне было жаль, что по матанализу не продавались решённые примеры.
В заключение, приведём перевод диалога, который был составлен в этом семестре в качестве домашнего задания по английскому языку.
— Спасибо, Боже, за этот день!
— Ты о чём это?
— Я считаю, что нам чертовски повезло, ведь наш учитель по физике сегодня не пришёл на урок. Просто не верится!
— Ну-ка, расскажи мне поподробней. Что же произошло?
— Наш препод обещал провести контрольную, и мы учили физику перед контрольной до самого утра. Но вдобавок, большинство из нас всё же не было готово к уроку.
— Думаю, что ваша группа получила передышку. И поэтому вы должны всё сдать, если, конечно, будете немного учить физику.
— У меня эта физика... уже вот где сидит!
— Вот твоя проблема. Давай, не запускай учёбу и всё будет нормально.
— Ну ладно, пока.
— Пока.
Ну всё, про физику на сегодня достаточно. Давайте поговорим про информационные технологии, которые вела новая для некоторых из нас преподавательница — Валентина Геннадьевна Осинова.
Осинова, или как не надо программировать
Может, сама «Осина», как её любовно называли студенты, и умела программировать, но по тому материалу, что она нам давала, научиться чему-либо было просто не реально. Кто умел программировать, тот постиг это сам, и даже без вмешательства толстого монстра языка «Си++» Бьёрна Страуструпа (это про книгу). Дело в том, что взглянув трезвыми глазами с высоты старших курсов на текст конспекта, невольно недоумеваешь — как можно было всё это нам рассказывать, когда почти у всех не было основы для понимания излагаемого материала? Не было фундамента, на котором, по идее всё и держалось. По этой причине, понимания её лекций не было (и не забудем про китайцев: она приводила в пример оных, которых также обучала. Они, мол, старательнее. Ну-ну).
Осина была похожа совсем не на это дерево. Хотя, была она довольно высокой. Похожа она была, скорее, на Бабку-Ёжку, хоть и добрую. Виной всему был её нос — он был пародией на римский, и поэтому действительно придавал Валентине Геннадьевне сходство со сказочным героем. Впрочем, в этом была своя прелесть (ведь у неё же муж есть, есть. И сын тоже. Он, кстати, на нашей же специальности учится).
Предмет, который она нам вела, назывался «Информационные технологии». Не знаю, где они были в наших лекциях и конспектах, но невооружённым глазом их было точно не видно. Лабораторные к нему (т. е. к предмету) тоже прилагались, но на этот раз их надо было писать на пресловутом языке «Си++», который содержит в себе страшные подходы объектно-ориентированного программирования. По всей видимости, большинство студентов так и не поняли ни одного такого подхода, ибо те самые лабораторные писались настолько примитивно, что их мог понять простой школьник. И все, кто хоть немного соображал в программировании, наваривал в тот период кое-какие деньги, беря соточку за лабораторную, которая делалась максимум час, минимум — пять минут.
Осинова почему-то принимала такие лабораторные, хотя текст лабораторной похож, в определённом смысле, на почерк. Сразу видно, кто писал, хотя бы по названиям переменных. Так, например, один из студентов сдал лабораторную с садистскими наклонностями — если перевести то, что он там написал, то получится набор всех необходимых вещей для маньяка-убийцы и извращенца.
Иногда Осина говорила нам, что не все сдают лабораторные и затягивают со сдачей. На это ей Бражкин с первой группы ответил: «Пока китайцам лабораторные сделаешь, на свои времени не остаётся». И ведь верно. Савин, например, ещё на первом курсе всем делал лабораторные, а на свои у него просто времени не оставалось.
Но время шло, утекали амперы электронов в установках кабинета ТОЭ, снова заучивались английские неправильные глаголы, а на вычислительной математике решались различные методы приближённого решения задач. И кстати, многие из таких задач студенты делали на компьютере, создавая вручную программы. Даже в ТОЭ использовали компьютер. На старших курсах такого не наблюдалось.
Немного тайны в нашем повествовании не помешает. По универу прошёл слух о неизбежно грядущей аттестации, и если она будет неважной, то универ могут «понизить в звании» до училища или академии или лицея, или даже колледжа. И надо же, студенты испугались, хотя это было просто смешно — как можно обозвать колледжем заведение, в котором обучаются двадцать тысяч студентов? Помнится, даже первая преподавательница по дискретной математике дала нам решить кое-что из высшей математики, что мы делали на первом курсе. Позже, такой же прикол сделала и Лапова, но это было в следующем семестре. Так что оставим раскрытие тайны до лучших времён, тем более, что сама Чигракова говорила о том, что случайным образом выберут по двенадцать студентов с потока (или даже с группы) и будут их пытать, насиловать и даже заживо сжигать различными заданиями и примерами.
Не будем говорить о том, кто и кого обсуждал на парах, как мы стали постепенно всё громче и громче шуметь, как постепенно учёба потеряла актуальность, об этом скажем чуть позже, когда, вместе с вами сдадим сессию, тем более, что именно эту сессию можно по праву считать самой интересной за все годы обучения.
Зачёт по физике проходил довольно жёстко, на нём решались задачи и ускоренным темпом сдавались лабораторные, особенно теми, кто пришёл из академа. Они и ушли туда в принципе, из-за физики. Три человека не получили зачёта — Турецкий, Юренко и Кулейко, поэтому на следующем курсе их с нами уже не было. Остальные вроде как продержались.
Продолжались и занятия на английском, с той лишь разницей, что теперь занятия у всех вела Неваляхина, а значит, халява летала над всеми, и не ловил её только уж очень ленивый.
Ну и была курсовая работа по летней практике, которую принимала Вещунова и Запоздалая, кажется, тоже. С этим наши студенты справились достойно. Но, хватит о зачётах, пора поговорить и об экзаменах.
Многие думали, что экзамен по ТОЭ будет не просто разгромным, а просто Варфоломеевской ночью. Они были не правы.
Дискретную математику сдать было довольно просто, хоть там и было множество различных задач, включая транспортную и симплекс-метод. Лапова была настолько доброжелательным и незлобивым человеком, что ей было легче сказать «вот тебе троечка, и ступай отсюда, деточка», чем заставлять студента пересдавать экзамен. К тому же, многие получили по её предмету такую приятную вещь, как автомат.
Осина вообще обнаглела — она говорила, что автоматов не будет, а сама их поставила. Здесь уместно сказать о чувстве разочарованности — студент, может быть, всю ночь готовился к экзамену, не спал, не ел, не пил, а читал конспекты, написанные родимым корявым почерком соседа по парте и заботливо отксерокопированные, да так, что надо ещё постараться понять, что там написано. Пришёл, уверенный, что своими ответами он сразит преподавателя наповал, но не тут-то было... Его буквально ввергают во фрустрацию, которая дополняется различными чувствами, начиная от радости и облегчения, заканчивая от разочарованности и потерянности — мол, что же делать со всеми выученными знаниями?
Но тем, кому автомат не светил, было не намного сложнее — если ты не дуб, то решишь те задачки, что тебе требуется решить. Правда, с определениями в теоретической части сложнее будет, тут выучить надо, а запоминаются такие термины, как «инкапсуляция» или «полиморфизм» довольно сложно, не говоря уже об их расшифровке. Впрочем, вскоре Осина продолжит тему определений и терминов по своему предмету, только в более радикальной форме.
В этот раз на её экзамене все повально списывали с лекций, и всё упиралось лишь в задачи. Так что день прошёл довольно благополучно, чего не скажешь о следующем нашем экзамене — вычислительной математике.
Вот здесь происходило с точностью до наоборот, да к тому же, экзамену придавал некий шарм юмор преподавателя, потому что Бочкова сказала неуспевающим принести с собой текст гимна России — мол, петь у меня будете. И запели, да к тому же не только неуспевающие, но даже вполне приличные в смысле успеваемости и наличия мозгов, люди.
Студенты входили, она им говорила: «Ну-ка, гимн Российской Федерации», и студентам приходилось выжимать из себя «Россия великая наша держава, Россия священная наша страна...»
Решать никаких задач не требовалось, надо только было выучить с три десятка билетов (больше всего билетов было по матану в прошлом семестре, там их было около пятидесяти, и все их надо было знать) и всё. Но почему-то основы вычислительной математики упорно не лезли в головы студентам, и они создавали тонны шпор, сканируя учебники и уменьшая текст до карманного формата.
— Списать невозможно, — говорила Бочкова, но её голос звучал куда приятнее, нежели у того человека, что сказал нам эту же самую фразу на следующем курсе.
На экзамене, к сожалению, действительно списать оказалось не так уж и просто — на факте списывания запарывались многие, включая даже ботаников. Отличница Тернова, скажем, пять раз попадалась на этом позорном и крайне унизительном для неё деле.
Многие из-за этого сдавали по несколько раз за день, приходя на экзамен и с другими группами, но ничего не помогало, и вместо отличных оценок, Бочкова ставила то, что считала нужным. Иванов, вот, утверждал, что списать можно в любом случае, и у него тоже имелись шпоры, которые он сделал настоящими произведениями искусства, потому что писал разными пастами, они были ручной работы, с заголовками. Но он ни разу за всю историю сдачи экзаменов ими не воспользовался. Так вот, он пришёл. Она ему задала вопрос, он его написал. Ещё один — вот, пожалуйста.
— Ну, даже не знаю, что у вас спросить, всё знаете, — сказала Бочкова и поставила ему «отлично». Многие получали экзамен почти так же — через пять минут после того, как они заходили в кабинет, а от некоторых удача отвернулась, и такие люди покидали списки отличников, что любила вывешивать Чигракова возле деканата. Странно, но именно некоторые потенциальные отличники получали четвёрки, а хорошисты вдруг получали отлично.
Самое интересное то, что сдавшие экзамен, знали всё, до того как войти в кабинет, но забывали всё начисто, после того, как выходили из него.
Самым волнующим и одним из последних экзаменов была ТОЭ. Просто невероятной казалось возможность положительной сдачи этого экзамена. Когда его сдавала третья группа, которую натаскивала сама Смирнова, у них там сдало на пять совсем мизерное количество человек, на четыре чуть больше, а на три тоже не ахти как много. Зато было двенадцать неявок — это, как объяснила нам преподавательница, чтобы не ставить студентам двойки.
Результаты не внушали оптимизма, поэтому у всех, кто сдавал экзамен двадцать шестого января, были совсем невесёлые лица. Немного мрачноватый серый день лишь усугублял положение. Некоторые от безысходности напились перед экзаменом, кто-то принёс с собой ленту шпор, мало надеясь на то, что они помогут. Студенты и студентки смеялись... нервным смехом, потому что им казалось, что впереди их ждёт геенна огненная.
И вот Смирнова пришла и открыла аудиторию, которую заполнили студенты. Она поинтересовалась, готовы ли все, а потом раздала задания. У тех, кто его получал, раздавался нервный смешок: что это такое, и с чем это едят, а главное, что с этим делать? Нервных срывов, конечно, не было. Слёз тоже. Просто ожидание неизбежного. И это неизбежное случилось — Смирнова сказала следующее:
— Все, кто хочет получить тройки, подходите сюда. Только без права пересдачи.
Никто сначала не понял, что это она имеет в виду. Ей пришлось повторить.
Аболдеть!!! Других слов просто нет. Видели бы вы эти счастливые, нет, перекошенные счастьем лица! Впереди стоял Куражов со своей фирменной улыбкой на всю рожу. Наверное, он никогда не был таким счастливым, как в тот миг. Это был воистину чудесный момент.
В кабинете осталось всего несколько человек. Кое-кто из них позже ушёл, решив попытать счастья в другой день, осталось всего чуть-чуть. Это были Иванов, Караваев и Кодубцов и ещё кое-кто. Они сидели и пытались что-то срастить, они это делали изо всех сил, смотрели шпоры, лекции, несмотря на то, что один из них был болен настолько, что его укачивало.
А потом пришлось рассказывать и показывать то, что было написано. Мозги заклинивало напрочь и иногда приходилось даже вспоминать элементарные вещи («а как меня зовут?»). Но всё закончилось хорошо, несмотря на абсолютный бред твоей писанины, Смирнова щедро раздавала четвёрки и даже пятёрки, наверное, за смелость, потому что не так уж и много осталось в кабинете человек, не так уж много было попыток сдать экзамен. Хотя, можно сказать, что никто по-настоящему не заслуживал даже завалящей тройки.
Академщики подарили Смирновой цветы, на следующей неделе ожидалась пересдача.
Так сессия и закончилась. Надо сказать, что труднее сессии больше не было. Сразу два сложных экзамена, да и остальные тоже не очень приятного содержания. Конечно, если сравнивать с первой сессией, после которой некоторые ещё на комиссию попадали, то чаша весов наклонится в сторону первого курса. Но по конечным результатам эта сессия была сложнее.
До и после экзамена
У вас экзамен. Что делать? Первокурсники учат конспекты. Второй курс занимается тем же самым, большей степенью перемежая это дело с созданием шпаргалок и различных дополнительных материалов. Набрать текст сложных терминов на компьютере — чем не способ запомнить материал?
До экзамена мысли о том, что будешь делать после того, как его сдашь.
«Напьюсь! Или схожу покуражусь куда-нибудь. Но сначала — точно напьюсь!»
После экзамена: «Неужели я его сдал?» — если экзамен сложный, и «можно приступать к другому» — если простой.
Самый сложный экзамен обычно — последний. Если его надо сдавать (забудем про существование автоматов)-то хуже всего получается в случае неуспешной сдачи экзамена. Вот как раз про этот случай и поговорим подробнее, а заодно и объясним наглядно использование бегунков.
Если нет допуска к сессии — берёшь бегунки на каждый экзамен. Ты их сдаёшь (или нет), и, если выйдет так, что зачёт получен — сессия сдана. Если зачёт не получен, то здесь всё зависит от преподавателя, декана и погоды в этот день.
Если не сдал экзамен... Вот тут уважаемые студенты и вспоминают про существование деканата, декана и секретаря в деканате. После окончания сессии огромное количество студентов толпится близ деканата, потому что лентяев, лоботрясов и тунеядцев среди студентов хватает, а декан один! (точнее, одна) И она не железная, поэтому приходится ждать, пока будут оформляться бегунки и проверяться номер зачётной книжки или все полученные (или не полученные) до «провального» экзамена оценки. Как правило, наш декан — Чигракова Лариса Васильевна, к студентам относилась хорошо. И, как это не раз бывало, просила преподавателей разрешить студентам пересдать экзамен или даже (не поверите) поставить студенту оценку баллом выше (если, например, тот отличник. Или у студента от этой тройки стипендия накроется). Бегунки она также не брезговала выдавать, хоть иногда и отправляла совсем нерадивых студентов отдыхать некоторое время. А в это самое время... Она пила чай. Ибо обеденный перерыв никто не отменял. И приходилось лоботрясам порой ждать часами — несданная сессия требует жертв!
Так вот, экзамен, если ты его не сдал, можно пересдать и после сессии. Берёшь бегунок, и, если сессия закончилась вчера или два дня назад, то тебе ещё может повезти и оценку засчитают «в сессию», то есть могут даже бегунок выписать числом ранее (студентам тоже нужны поблажки, ибо если экзамен не сдан во время сессии — нет стипендии). Идёшь и сдаёшь. Если же припозднился чуток (так, на неделю или две), а сессию тебе не продлили (её продляют по болезни, спортсменам и прочим «особо отличившимся»), то тогда могут наступить тяжёлые времена, ибо далеко не все преподаватели будут во время каникул свободны и где вероятность того, что они захотят тебя переэкзаменовать ещё раз? Что им стоит уехать на пару недель? А отчисляться ой как не хочется... Поэтому вот совет на будущее — лучше сдавайте экзамены вовремя. Ибо после — тяжко для здоровья.
Из этой сессии был сделан один важный вывод, сделал его Иванов: «В начале семестра ты думаешь, что все учителя сволочи, а после сессии оказывается, что они вполне приличные и понимающие люди».
После непродолжительных каникул вновь началась учёба. На этот раз студенты не рвались на неё с радостью, теперь на вопрос: «Как дела?» отвечали уже за жизнь, потому что учёба перестала быть актуальной. Как и предсказывал Зинковский, у студентов резко упал пыл к обучению, теперь всё больше стал популярен вопрос «Зачем мы всё это учим?» и никуда от него было не деться.
Подняли цены за услуги университета, теперь плата стала составлять 26 тонн, что вызвало неудовольствие у тех, кто обучался на платной основе.
Да и вообще сам факт оплаты услуг университета был поставлен очень неудобно и даже отвратительно. Мало того, что надо стоять в очень длинной очереди, а, выстояв её, тебя обдаст презрением бухгалтер, который норовит отлучиться с места работы по самому мелочному поводу, так ещё и необходимо отксерокопировать квитанцию об оплате и предоставить её в дирекцию, потому что иначе отчислят. Ну не смешно ли? Они что, не могут создать единую базу данных?
Из-за этого бюрократического тупизма на стенах нашего любимого деканата каждый месяц вывешивался список «кандидатов на отчисление». Многие из нашего потока побывали в нём далеко не единожды.
— Ты опять на деканате висишь, — говорили об этом списке очередному студенту, на что тот отвечал:
— Да вот опять забыл им бумажку отнести. Надо бы завтра сходить.
Прежде чем начать разговор о том, что же было нового в этом семестре относительно учёбы, я расскажу вам любовную историю. Хотя, конечно, без пролога и эпилога. Как уже упоминалось выше, во второй группе учился такой чел, как Руневский. Был он очень таким подвижным, активным, сорвиголова. И при всём его темпераменте, «прикатать девку» для него ничего не стоило. К тому же, он выкидывал и пошловатые шутки вслух. По какой-то никому не понятной причине, он увидел в третьей группе девочку, по фамилии Невельская с именем Кристина. Она была скорее похожа на куколку, чем на девушку девятнадцати лет. Миниатюрной она была просто очень, по характеру в меру скромной, и усердной в учёбе. Вот тогда Виктор Руневский и изменился. Его можно было постоянно увидеть вместе с Кристиной, он перестал пропускать занятия и стал хорошо (даже отлично) учиться, стал более умеренным в своём поведении, хоть и сохранил свой своеобразный стиль. Подчас девушки влияют на парней самым непостижимым образом. Так вот Невельская сделала из Руневского-хулигана, Руневского-любо-дорого-взглянуть, потому что он стал соображать получше некоторых отличников, оставаясь при этом и соображающим по жизни. Слава женщинам!
В этом семестре, казалось, было сложнее, чем в предыдущем, потому что было больше экзаменов, да ещё и курсовая работа по дискретной математике светила. Её нам раздавала Лапова, иногда предлагая нам задания на английском языке, но после, когда они у неё кончились, она включала своё воображение и задавала решить «задачку про дракона». Дракон этот двигался по лабиринту, и надо было составить его путь от начала лабиринта, до его конца. В качестве решения мы должны были принести программку, которая в теории должна выдать нам правильные результаты. Непосредственно программу проверяла не Елена Петровна, а Вольская.
Вольская была молодой преподавательницей, ужасно похожей на парня, но ходившей в джинсах и правильно, иначе бы она напоминала бы «парня в юбке». У неё был «убийственный» адрес электронной почты, на который мы могли присылать ей свои программки по математике. Адрес звучал так: убийца@почтовый.ящик. Остаётся только догадываться, почему она придумала себе такое название, ничего страшного в ней мы не заметили.
В субботу у нас было первое занятие по «Основам ЭВМ». Пришёл такой забавный мужичок, в очках и с усами, которые были уже немного седыми (это только про усы). Первое, что он сделал, так это написал большими буквами на доске »ЗАЕВ С.Н."
— Запомните, как меня зовут, — сказал он. И потом стал объяснять нам, что будем делать в течение семестра, а также что надо предпринять, чтобы получить экзамен. Он так и написал: ЭКЗАМЕН = ЛЕКЦИИ + ЛАБЫ + РЕФЕРАТ + ПРОЧЕЕ, что понималось под «прочим», он объяснил позже. Дело в том, что предварительная оценка за экзамен выставлялась дробным числом, то есть, можно было получить 4.5 или 3.8. Если оценка не устраивает, то можно посмотреть «прочее», то есть «бонус», как говорил нам Заев. Это, например, если кто-то не пропускал лекции, или хорошо защитил лабораторную работу, то получал дополнительные 0.5 балла.
Лабораторные сдавались бригадами по три-четыре человека и заключались в том, что надо было написать какую-нибудь обучающую программу. А после, надо было её защитить, то есть рассказать теорию.
Мы даже не подозревали, что Заев вообще не заинтересован выучить нас чему-либо. Это доказывает хотя бы тот факт, что уже на первой странице конспекта по его предмету написано «История развития вычислительной техники. Дома подготовить». Весь же конспект за семестр при самом лучшем раскладе и размашистом почерке занимает не более пятнадцати листов.
На следующем занятии Сергей Николаевич снова написал на доске «ЗАЕВ С.Н.».
— Это для тех, кто не запомнил, — объяснил он. А после началась перекличка. Это было всегда весело. Например, Ким Ир Чен, что учился во второй группе, как вы помните, взял себе русское имя Дима. И в списке у Заева так и значилось: Ким Ир Чен (Дима). Он так и произносил: «Ким Ир Чен в скобочках Дима здесь?».
— Нет, — отвечали ему.
— Что, всех четырёх нету?
Кажется, уже на третьем занятии весёлые студенты перед лекцией снова написали на доске «ЗАЕВ С.Н.» На это сам С.Н. ничего не сказал, или, ответил: «Хорошо, уже запомнили». После этого время от времени на доске появлялись эти буквенные сочетания.
Следующим уроком в субботу была «теория вероятности и математическая статистика» (или сокращённо — ТВ). Вёл её новый для нас преподаватель Ченышев Николай Владимирович. Этот Преподаватель был именно Преподавателем с большой буквы. Он был настоящим профессионалом, и дело тут даже не в сорокалетнем опыте, а в том, КАК человек относился к своей профессии. Хорошо поставленный голос, темп лекции и способ подачи материала делали его занятия очень познавательными и довольно усвояемыми. Предмет содержал огромное количество сокращений, вроде ТВ, СБ, ФР, ЗР, РаР, ПР, МО, СКО. Формул в нём было тоже предостаточно, но постоянно приводимые примеры из жизни, очень интересные исторические факты, а также вступительные слова, вроде «Далее...», «Важно отметить» настраивали на рабочий лад. Стоило ему сказать: «Это важно», так все сразу брались за ручки.
«Вопрос архиважный, имеющий огромное значение», — говорил нам Николай Владимирович, и мы в этом не сомневались, а если он добавлял: «Это используется как минимум, везде», то тут уж просто приходилось запоминать каждое слово.
— А вы знаете, что у Наполеона был пульс сорок ударов в минуту? — как-то спросил он нас. Но никто, разумеется, не знал.
Оставим в покое на пару минут дела учебные, и немного обсудим кое-кого из потока, хоть это немного и неприлично. Кажется, приблизительно в это время старостой третьей группы стала Мышкина Ксения.
У неё была одна мания, из-за которой одно время от неё сторонились и разбегались как черти от ладана. Она опрыскивала себя духами просто до невозможной степени, фан шёл такой, что усидеть на расстоянии даже пары метров от неё было довольно сложно. Ну не умела девочка духариться.
Не будем затрагивать её роман с одним из ЭВМщиков, зато отметим тот факт, что она гримировала себя косметикой очень сильно. Однажды Никаноров зашёл в общагу, и увидел Ксюху без грима и косметики. Он её просто не узнал.
«Я сразу вообще не догадался — кто это. Потом стал соображать: вроде староста наша живёт в этой комнате. Рост тоже её, но сходство всё же довольно сложно было установить».
Она одно время постоянно делала объявления для своей группы в лекционных аудиториях, а остальные группы всё время настораживались — вдруг она для всех будет говорить, но этого ни разу не произошло. Потом она отучилась от этой вредной привычки — работы на публику. Но из-за того, что она вела себя таким образом, малевалась косметикой и слишком переусердствовала с парфюмом, а также единственная с потока носила шляпу, её прозвали «Чудо в шляпе» или просто «Чудо». Отсюда и родилась такая фраза: «Бывают же на свете чудеса. Но иногда они бывают... в шляпе».
Вернёмся к делам учебным, потому что именно они должны по теории занимать процентов восемьдесят от всего учебного процесса.
В этом семестре нас решили ознакомить ещё с одной областью знаний, имя которой — экономика. Вероника Петровна Цаплева собралась вести её у нас. У неё было некоторое сходство с Заевым. Только тот сам отпускал нас с пар, а она очень легко поддавалась на уговоры закончить пораньше лекцию. Да и вообще она была очень мягким человеком. Любимой вводной её фразой была «Скажем так...». И её постоянно перебивал Караваев, чтобы она отошла в сторону от основной темы урока, и мы ничего не записывали.
Была она довольно внушительного телосложения, возраста уже среднего, но всё же без всех присущих этому возрасту ограничений.
По её нехитрому предмету были семинары. Только проводили их в общей аудитории сразу для двух групп — первой и второй. Третья паслась где-то на отшибе. На этих семинарах ей несли всё что угодно и откуда угодно. Приводили в примеры различные несуществующие фирмы и синтезировали всё это с теми терминами, что она давала на лекциях. Одним словом, почти ничего нового на этих семинарах узнать нельзя было, потому что те, кто читал по бумажке — читали невнятно, а тот, кто всё же использовал свою голову, то использовал её так, что даже читать учебник не требовалось.
Как вы поняли, чтобы получить что-то ниже тройки по этому предмету, надо было очень постараться (или вообще не ходить на этот предмет, что некоторые с успехом и делали).
Что же касается практических занятий по русскому языку, который у нас тоже вдруг внезапно появился, то здесь было всё немного по-другому, лишь в одном было сходство — третья группа опять была на отшибе, а первую и вторую заставили проводить эти занятия вместе.
Спасюк Марья Андреевна заставляла нас вспоминать все возможные правила, какие мы только проходили в школе. Правда, мы их не столько вспоминали, сколько тупо переписывали в тетрадь, лишь бы получить зачёт. И ещё мы бороздили бескрайние просторы интернета, чтобы найти необходимый материал по лингвистике, фразеологии и прочим разделам русского языка. Но всё же, нам приходилось писать различные предложения, диктанты и, что самое интересное, писать сочинения. Вот на последнем и остановимся подробнее.
Конечно, некоторые из тем можно было запросто содрать из Интернета. Но таковыми были далеко не все. Некоторые из тем сочинений предполагали использование своей головы. К одной из таких относилась тема «Я в этом мире». Некоторые из студентов писали лишь бы отписаться, а некоторые изливали душу. Более продвинутые писали в общем, как теорему. Тогда даже если такое сочинение попадёт не в те руки, то не надо будет ничего стыдиться. А вот Худенко из первой группы решила рассказать всё Марье Андреевне, как есть. И не подозревала Нина, что, когда её не было, пачка сочинений попала в грязные руки Караваева и Кодубцова, которые, разумеется, прочитали то, что в них было написано. Не избежало своей участи и сочинение Худенко. Не будем пересказывать всё, что в нём было написано, остановимся лишь на наиболее интересных моментах.
«У каждого свой мир. Любой человек создал себе мирок и живёт в нём. И у меня он есть, и он не такой, как у всех». Марья Андреевна так и сказала на паре, что подобные заявления, встречающиеся в сочинениях, глупы. Потому что раз у каждого свой мир, то, само собой разумеется, твой собственный мир будет не похож на другие.
«Я часто хочу многого. Даже моя мама мне об этом говорит, но я ей прямо отвечаю: «Да, я многого хочу». Действительно, девочка хочет слишком многого. Об этом свидетельствует тот факт, что она до сих пор бегает в одиночестве.
«Моя мама сама добилась всего. А отец был неудачником. Поэтому я хочу себе достойного парня» — откровенничала она в разговоре с Васей Метановым. Не знаю, как ему хватило выдержки, чтобы не рассмеяться, здесь действительно нужна сила воли, чтобы не рассмеяться. Слишком уж высока планка для такого своеобразного соотношения «цена-качество». Однако, хватит про Худенко и её намерения.
На практических работах мы с доски списывали задания, а также слушали отрывки из классических произведений, чтобы узнать в них что-либо или записать их на слух. Некоторые студенты проявляли чрезмерную эрудированность, называя авторов и произведения, из которых были взяты эти отрывки.
Марья Андреевна хвалила таких студентов, почём зря, потому что они всё узнавали от членов третьей группы, у которой всегда была практика впереди остальных групп. Да и многие просто брали тетрадки у студентов третьей группы и отвечали прямо по ним.
Так вот.
Напоследок отметим ещё одну «новинку» этого семестра. Это была электроника. Вела её Ядвига Валерьевна Волынская с кафедры электроники. Её предмет всецело ассоциировался с игрой в карты, потому что она очень часто опаздывала на пары (заранее предупреждая нас об этом), и мы, от нечего делать, резались в карты. И это было действительно занимательно и азартно. Однажды даже Волынская подошла к нам во время перемены и спросила: «А что это вы делаете?», на что мы ей ответили: «В карты играем».
— Ну играйте, — последовал ответ.
Её предмет был немного похож на ТОЭ. Но, слава Богу, что он был немного попроще. Вроде имеем дело с тем же электричеством, но диоды, транзисторы и унитроны давались намного легче, нежели антология двухполюсников на электротехнике.
Да, были и лабораторные, снова надо было решать к этим лабораторным задачи и защищать их теоретическим материалом; да, надо было составлять отчёты, и опять мы разбивались в бригады (часто в таком же составе, что и на ТОЭ). Но теперь мы были уже стреляные воробьи, после электротехники ничто уже не казалось таким страшным, да даже не в этом дело. Волынская была всё же довольно доброжелательным человеком, не лишённым иронии, поэтому все задачи, все кривые графики, и все спалённые на лабораторных работах диоды она воспринимала далеко не близко к сердцу.
Она была второй рыжей учительницей, после Вещуновой.
Что же было в остальном? Да всё то же: английский (с той лишь разницей, что после этого семестра мы всё же от него избавимся), физическое воспитание (с той же приятной разницей) и продолжались мучения по информационным технологиям. Помнится, Осинова как-то спросила поток: «Кто-нибудь из вас знает, что такое скан-код?». Все молчат, кроме Иванова, который сказал: «Я знаю».
— Ну-ка, расскажи, что это такое, — попросила она его.
— Размечтались, — парировал он.
Лабораторные по ИТ постепенно скатывались по наклонной в сторону полного идиотизма, который достиг своего апофеоза в следующем семестре.
Стоит отметить также кошмарные толпы народу, которые время от времени скапливались в главном корпусе нашего универа с целью выцепить Лапову. Для того, чтобы получить курсовую работу, её (то есть Елену Петровну) надо было ещё поймать. А после надо было показать, на чём ты в данный момент остановился и работаешь. Да и просто проконсультироваться нужно было. Так вот, мало того, что необходимо было ждать иногда по целой паре, так ещё она не всех принимала в силу усталости или того, что она «случайно» не принесла с собой задания. Это теперь её можно простить за это, но тогда её материли не на шутку, правда, про себя.
Заев, как всегда, отмечал всех. А за каждый пропущенный урок лишал бонуса. Дошло до того, что произошёл такой диалог:
— Скажите, а Машкова присутствует?
— Машкова, это кто?
— Это я.
— Возьмите зеркало и посмотрите.
Приблизительно в этом семестре нас решили побаловать представлением. Итак,
Корейцы в добровольно-принудительном порядке
Декан наш, не особо церемонилась со студентами.
«На демонстрации должны быть все. Кто не придёт — у того будут проблемы», говорила она. Так вот и на этот раз она «предложила» пойти всем в Пушкинский театр, посмотреть на выступление корейцев, которые прибыли аж из самой КНДР, дабы порадовать студентов.
«Сам ректор будет присутствовать, поэтому необходимо быть всем», объявила Лариса Васильевна. Ну что ж, пришлось идти. Надо сказать, что больше всего было студентов из нашего института, потому что представители всех других отделений нашего универа просто забили на это дело. Нам же, как самым левым, пришлось отдуваться за всех.
Вот пришли мы, сели. Начали выходить разные корейцы, петь, танцевать, играть на всяких инструментах.
Нет, конечно, все аплодировали, когда те стали петь что-то русское, но вот остальное... У них все фишки были связаны с Ким Ир Сеном или Ким Чен Иром, — уже не помнится чёткой картины. Зато хорошо запомнилось то, что аж целых два танца были связаны с урожаем — ну ни дать, ни взять аграрная страна.
Гитарное соло было посвящено молодёжи, а один из танцев — городу, где жил их великий правитель. Но больше всего нашим студентам понравился гимн нашего универа, студенты аж встали, тем более, что на сцену вышел ректор. Вообще то, композитор из него такой же, как из Филиппа Киркорова, но тем не менее.
После этого выступления все, матерясь, пошли домой.
Помните, мы обещали вам раскрыть небольшую тайну? Касалась она процесса проверки университета. Так вот, Осинова устроила нам небольшую контрольную по основам языка «Си» (что самое смешное — в конце её Осина продиктовала нам правильные ответы и все принялись замазывать всю ту чушь, что написали), и то же самое сделала Вещунова по основам языка Паскаль. Кроме того, уже в конце семестра, Лапова решила побаловать нас контрольной по остаточным знаниям (коих, на самом деле, уже и не осталось) в сфере высшей математики и линейной алгебры. Только если указанные выше «псевдопроверочные» контрольные по программированию были проведены без какого-либо рационального зерна, то Елена Петровна по результатам той контрольной поставила автоматы.
Зря Чигракова нас пугала, ох, зря. Только кипишь нагоняли, ведь не было никакой проверки ни в прошлом, ни в этом ни в будущем семестрах. Её вообще не было. Если это способ заставить студентов учиться-то он, мягко говоря, неоригинален и уж тем более, неэффективен. Гнилая оказалась проверка.
Защита лабораторных, или как Куражов, Астафьев и Иванов вперёд всех успели
Такой интересный предмет, как Организация ЭВМ был абсолютно не страшен. Потому что Заев был «своим» человеком, да и с лекций постоянно нас отпускал. Практика по этому предмету также была, но в начале она не проводилась. Появилась она только тогда, когда студенты стали приносить первые лабораторные работы — обучающие программы, то бишь, которые надо было защищать. Впрочем, первая лабораторная, вопреки традиции большинства студентов — сдавать всё в последний момент, не заставила себя долго ждать, и была сдана уже через недели две после того, как было выдано задание на весь семестр. Сдавали её Иванов, Куражов и Астафьев.
Идея лабораторной принадлежала Иванову — он любил всяческую технику и решил собрать материал, касающийся сабвуферов, звуковых карт и прочих перипетий, связанных со звуком. Поэтому буквально в тот же день, как он узнал о задании по ЭВМ, он забрался в интернет, и собрал там всё, что можно было достать по интересующей его теме. После этого он позвонил Куражову и договорился о встрече. На квартиру к Клаверию вскоре подошёл и Глеб. Там они, втроём решили сделать программу. И ведь сделали: в голове у Иванова и Глеба возникла идея — вставить интернет-странички в программу. Они искали решение, несмотря на то, что Клаверий предлагал обойтись элементарным текстовым полем, и нашли его. Правда, этим их работа на этот день и ограничилась. Они просто вырезали нужную информацию из страниц и вставили её в программу.
На следующей неделе они собрались вновь, но всё время потратили на игры, слушанье «Ленинграда» и питьё пива с другом Клаверия Артёмом, который был, как и сам Куражов, заядлым онанистом (они только и делали, что разговаривали об этом деле).
Когда Иванов и Глеб ходили за пивом, то первый спросил: «Они что, все тут такие онанюги?», на что второй ответил: «Не знаю, может у них это прикол такой в районе».
До лабы руки не дошли. Но Иванов доделал всё сам, решив, что на остальных из бригады лучше не надеяться. И доделал — сам придумал тест, сам сделал оформление и снабдил программу звуком.
Когда на практике бригада показывала программку остальным, то многие стали спрашивать как это у них получилось вставить Интернет-страницы в программу. И большинство программ, которые были сданы Заеву, предоставляли материал точно таким же образом — с помощью веб-страниц. Правда, когда решили посмотреть работу Иванова сотоварищи в сочетании со звуком, то почти сразу прибежала девушка из соседней аудитории с просьбой сделать музыку потише (потому что Иванов запихал в программу тяжёлый и не очень тяжёлый, но всё-таки рок).
Защита вообще была отдельным разговором — те же Астафьев, Куражов и Иванов защищали свою программу, почти не читая теоретический материал и беря его из своей головы.
Те, кто приходил на защиту позже, то готовились более основательно, но Заев всё равно не выдавал своих ощущений и говорил тем, кто рассказывал материал интересно, что они только по своему собственному мнению думают, что защищались хорошо, а он считает иначе. Тем же, кто кое-как вытягивал защиту, Заев относился снисходительней.
Лапова. Вела она у нас Матлогику. Правда, она на время заболела, и её заместил на время небезызвестный Титьков. Об этом «уроде» можно написать много. Его самого в студенческое время выгнали с нашей специальности, поэтому он очень злой на УГУшников, и получить на его экзамене пятёрку просто невозможно. Да там даже три — счастье неземного масштаба, а что это мы сразу про «отлично».
Так вот, Титьков рассказывал нам про Машину Тьюринга.
— Всё. Больше эта машина ничего не умеет, — говорил он нам, а весь поток шумел так, как ни на одном уроке до этого. Сказывалась потомственная нелюбовь студентов нашей специальности к этому преподавателю.
— Вы что, так давно друг друга не видели? — удивлялся Титьков небывалой шумовой активности студентов, но никакие замечания не помогали. Лапова выздоровела и шанса отомстить (коего очень боялась наш декан) ему не представилось.
Елена Петровна стала баловать нас рассказами про дофинов, уточняя, для тех, кто не знал, что так называли французских наследных принцев; показывала, как раньше писали гусиным пером; рассказывала стихи Паскаля, а также устраивала контрольные по математической логике (у студентов порой и своей-то логики не бывает, а вы тут про математическую...). Впрочем, некоторые из особо активных студентов решали эти контрольные не только за себя, но и за соседа, поэтому всё закончилось хорошо. Правда, во время приёмов домашних заданий (часть из которых Лапова нам простила из-за решительной неспособности студентов к их решению), Елена Петровна говорила зарвавшимся студентам: «Кого ты лечишь, деточка?».
А Быков из третьей группы, когда показывал ей текст своей программы, сдавая курсовую работу, убеждал, что всё в ней правильно, потому что делается по формуле.
— Вы физику знаете? — в запале спрашивал он Лапову.
— Деточка, — ставила на место студента Елена Петровна, — Да я физику знаю получше тебя.
И действительно, физику она знала. Правда, сдать экзамен самому Колмогорову ей не посчастливилось, потому что она получила автомат, но всё равно, в своей сфере она была очень уважаемым человеком, потому что, как говорил Кодубцов, тех задач, что она задавала студентам решать, не решали в нашем крае больше нигде.
Отвлечёмся на немного от дел учебных. Немного юмора в нашем трудном деле освоения студенческой жизни не помешает. Итак, однажды, на кабинете Б-213 поставили новую ручку. Её тут же заметил жирный, веснушчатый и со складками на шее, Караваев. Он и заявил во всеуслышание: «Сейчас я эту ручку откручу», но, буквально в тот же момент из конца коридора донёсся отвратительный голос ублюдка-лаборанта Антона: «Тогда я тебе за это яйца откручу». Судя по этим словам, в нашем универе была введена жестокая ответственность за любой материальный ущерб, причинённый нашему универу. Хотя, на самом деле, это просто подтверждало то, что Антон — ... (подставьте что-нибудь по своему усмотрению).
Так вот, в лаборанты подался Грищенко — такой очень юркий парень из первой группы. Он, и ещё пару человек, были самыми лучшими лаборантами, не чета тем двоим, о которых упоминалось выше. Паха всегда был готов помочь, и записывал нам на дискеты или диски задания, не скрипя зубами, за что его можно было только уважать.
Продолжая отвлекаться от темы учёбы, скажем, что первое время он зажигал с Рулик из второй группы, но потом они поссорились, и на Рулик положил глаз Саня Коврижко из пригорода. Он был похож на Никулина, да и чувство юмора у него не хромало, поэтому он был прикольным парнем. Вот и завязалась у них любовная история, которая продолжается до сих пор.
Лапова и зайчики
Студенты очень богаты на выдумки. На первом курсе они пускали время от времени самолётики из тетрадной бумаги и ещё задние ряды швыряли бумажные шарики на первые (так как там ботаники, в основном, сидели — ну и поделом им!). Со временем, все эти забавы канули в прошлое, но то, что придумали одним солнечным днём во время пары, которую вела Елена Петровна, можно назвать самым настоящим приколом.
Не известно, кто был зачинщиком, может, зеркало чьей-нибудь косметички наших девушек оставило на стене солнечный зайчик, но его изображение очень понравилось нашим. И они стали доставать зеркала, кто-то просто снимал часы, и все вместе стали создавать солнечные зайчики. Вначале можно было наблюдать целый бой «зайцев» на стене над доской и на потолке. Но потом какой-то особо озорной зайчик «приземлился» прямо Лаповой на спину. Эта затея так понравилась, что и остальные «зайцы» решили спуститься и погулять по Елене Петровне. Кто-то облюбовал спину, кто кое-что пониже, а один вообще «поселился» на затылке.
Было просто удивительно, как Лапова не замечает всего этого (может быть, она и заметила, но виду точно не подала), тем более, что эти невинные зайчики стали вообще двигаться по ней, бегать, «ударять» и совершать прочие акробатические этюды. Но как только Елена Петровна оборачивалась, то зайчики резко «убегали» в сторону или подпрыгивали вверх.
Было очень весело, но больше такого ни над одним учителем мы не повторяли (более наглый поступок был на первом курсе, когда кто-то включил во время лекции магнитофон. И ещё, кажется, во время занятия по истории, Метанов с кем-то на пару громко пропел: «Джинс, Джинс, Джинс»). Хотя, кажется, на чётвёртом курсе некто Куприн нарисовал лазерным лучом точку на лбу у Футболкиной.
Всё, пора вернуться к нашим университетским талмудам, то есть, к урокам. Так вот, однажды, диктовал нам Николай Владимирович что-то вроде:
— Отметим, что корень кубичный из игрэк...
А в это время очень громко по лестнице начал спускаться бухой в дрова Руневский.
— Молодой человек, — окликнул его Ченышев, который догадался, что Витёк был не совсем трезвым, — А ну остановитесь.
Но Виктор продолжал идти дальше и вышел из аудитории.
— Кто это был? — спросил поток Ченышев.
— Это кто-то из «чужих», он не из нашего потока, — ответили ему сообразительные студенты. Но на это Ченышев придумал наказание. Смысл его утерян в веках, но помнится то, что Худенко и Стеклова подошли к Виктору Ивановичу после урока и стали возмущаться, что это все должны страдать из-за одного человека. Кажется, они Руневского и сдали, потому что Ченышев вскоре узнал, кто это был на его лекции пьяным.
Но на русском-то что было! Шла у нас обычная лекция, и вдруг Марья Андреевна говорит:
— Ехала как-то я в автобусе. И вдруг слышу, по радио песня звучит: «Люди ночами делают новых людей». Я вначале возмутилась, как это так?! Как такое можно включать в прямом эфире? Но потом подумала, и успокоилась — ну и что, что люди ночами делают новых людей. Всё нормально и естественно.
Теперь у многих студентов песня «Сплин» «Новые люди» ассоциируется именно с преподавателем русского языка.
Она временами говорила что-нибудь отличительное (не будем приводить тут те слова, которые сказала Марья Андреевна насчёт полового акта, но скажем лишь, что они были очень бурно восприняты студентами) и это удерживало нас от сна на её парах.
Пришло время рассказать вам о том, что иногда говорил нам Николай Владимирович Ченышев. Будучи очень умным человеком, он пытался поделиться с нами своими размышлениями и наставить на правильный путь. Бывало, он скажет нам:
— Вы всё время думаете: «Зачем нам это надо? Зачем мы это учим?», но на самом деле лишних знаний не бывает. Всё равно настанет момент, когда вам это пригодится, и вы сами не поверите, что знали это. То, что было когда-то заучено, в будущем «всплывёт» обязательно.
Иногда Николай Владимирович высказывался и о религии:
— Это исключительно вредная вещь, она не даёт развиваться. Там сказано прямо и чётко, что откуда произошло. Это не даёт размышлять шире, ограничивает наш кругозор.
Он говорил и многие другие полезные вещи, например:
— Знания надо вбивать. Это неправильно, что министерство образования сокращает учебные часы, устанавливая прозападный вариант образования, который ориентирован на самостоятельное обучение. Мы ведь всегда гордились своим образованием, и оно у нас было таким, потому что знания «вбивались» в студента, и это было правильно. Теперь же мало кто будет обучаться сам, на это нужна сила воли, а она есть далеко не у всех. Но нашему министерству образования до этого, видимо, нет никакого дела.
Дельные вещи сообщал он нам. Правда, не все их воспринимали в силу того, что вообще не воспринимали ничего, что им говорится, когда не надо записывать. А если быть совсем точными, то большинству из нас на это было попросту наплевать, из-за своей врождённой несознательности. Эти студенты и на практику-то по ТВ не ходили. Николай Владимирович дал таким студентам, не посещавшим практические занятия, на которых мы решали что-то вроде «шпионской задачи», возможность реабилитироваться. Он продиктовал им название книги, которую они должны были купить. Студенты и постарались — принесли ему список желающих исправиться... из двенадцати человек, хотя книга стоила всего триста восемьдесят рублей.
— Вы что, совсем? — оторопел Николай Владимирович, — Сладко жить будете, двенадцать человек на одну книжку. Тут два человека — и то много...
Однажды шёл урок Информационных технологий. Осина проводила перекличку. Астафьев отсутствовал, но как всегда, за него отвечал Куражов: «А Глеба нету», вызывая лишь насмешки окружающих.
Осина как-то раз диктовала нам что-то вроде: «Это избавит программиста от многих мучений...»
Кто-то спросил: «А что за мучений?», на это Осина ответила:
— А откуда я знаю? Я же не мучаюсь.
Вот так бывает: сам преподаватель не всегда знает то, что он нам диктует.
Повальное увлечение бадминтоном
Заев был всегда горазд на выдумки — нет, чтоб учить нас как следует... В этот раз он не стал говорить нам о «прочем», не стал писать на доске свои инициалы и фамилию, нет. Он сказал так:
— Те, у кого есть пропуски, и кто хочет получить бонус, те должны прийти в субботу в спорткомплекс «Олимпиец» на открытие соревнований по бадминтону.
Студенты, конечно, от такой перспективы не отказались. Кое-кто решил совместить приятное с полезным, и забежать после этого спортивного действа к Лаповой на поклон.
День был туманный, да к тому же, на дворе стояло 25-го мая — выпускной день во всех местных школах, и вначале можно просто удивиться такому количеству пьяных школьниц.
В зале для бадминтона было довольно пусто. Можно сказать, что студенты из нашего потока составляли процентов девяносто присутствующих. И вначале мы наблюдали простую репетицию, да ещё из колонок у потолка звучала музыка («Мы — чемпионы»). Выходили маленькие девочки с флагами, а также «девушки-модели» в синих костюмах, и в сапожках на высоких каблуках.
Но вскоре началось торжество. Ведущий под громкую музыку объявлял открытие первого чемпионата по бадминтону и надеялся, что это будет далеко не последний. Далее стали опять же, маршировать малыши и вышагивать девушки. После попросили выйти организаторов, среди которых был и сам Заев. Последнего наши встретили бурными аплодисментами и свистом.
Как только С.Н. ушёл, ушли и все наши студенты, оставив за собой лишь пустоту. Стали ждать Заева, который совещался с другими организаторами соревнования за стеклом. Пока ждали — смотрели на стенах портреты разных спортсменов и мастеров физкультуры.
Когда Заев вышел, стали отмечаться. Кто-то предложил сыграть с ним на экзамен в бадминтон. Сергей Николаевич согласился, только сказал, что не уверен, что его обыграют. Наконец, все отметились, а после разошлись кто куда. И больше к бадминтону, после этого дня, никто из нас не проявлял никакого интереса.
Как-то незаметно подобралось лето. Оно хлынуло на студентов своей теплотой и радостью, потому что этим летом не надо было ничего делать, только отдыхать. Никаких тебе производственных практик и летних курсовых, отработок. Шум прибоя и запах бриза, азарт походов на природу — всё это ждало нас. Но чтобы наслаждаться летом в полной мере, надо было для начала сдать сессию. А она также имеет свойство подбираться незаметно.
Второй семестр второго курса был интересен — девять предметов плюс одна курсовая работа. Казалось бы — сложно. Но, впрочем, это было далеко не так. Хотя и сложности тоже были. Например, с электроникой. Ходили даже такие слухи, что троица Лапис-Гринко-Зуев купили Волынской за зачёт персональный компьютер. Когда про это узнала декан наша, то она просто не нашла слов. Как это так? Она же здесь главная, а её стороною обошли. И она забрала компьютер себе и самолично поставила им зачёты. Правда, это только слухи, но зря же они не стали бы ходить. Однако, не об этом речь. Волынская ставила зачёт по результатам успеваемости, а также контрольного теста по своему предмету. Надо было правильно ответить на восемь вопросов из десяти, которые предлагались в тестовой форме. Бланки теста она не поленилась написать вручную, и чего-то действительно непосильного там и не было. Поэтому зачёт получили все. Хоть и не сразу.
Физическая культура настолько манила возможностью с ней расстаться, так уже всем надоели пробежки и прочие прелести активной физической жизни, что студенты шли на всё, чтобы получить зачёт. Помнится даже, кое-кто купил огромную такую коробку конфет, спрятав её за курткой (правда, это было ещё в прошлом семестре), из-за этого студент разросся в плечах, но всё равно пронёс эту коробку преподавателю.
Информационные технологии были очень интересным предметом. Мы учили какую-то смесь понятного с непонятным, и при этом ещё должны были сдавать лабораторные.
Наконец-то мы добрались до такого явления, как сдача «залеп». Вообще-то у слова «залепа» много значений, но мы будем использовать его в смысле «некачественная работа, созданная лишь для того, чтобы её показать». Вообще-то в этот период лавины «залепных» работ ещё не было, но, извините, что же делать бедным студентам, когда Осинова требует, чтобы ей сдавали проект какой-то системы управления? Что это такое и с чем это надо есть, было понятно далеко не всем. Поэтому студенты делали то, что в голову взбредет, и пытались выдать это за качественный продукт. А в качестве своеобразного примера такой работы рассмотрим, что сдали Елене Анатольевне Енуковой студенты из второй группы (Енукова вела практику у третьей и второй групп, в то время как первой занималась сама Осина).
Это сложно описать, потому что их отчёт надо было видеть. Во-первых, к нему не прилагалось никакой программы, хотя она должна была быть. Во-вторых, сдали этот отчёт сразу три человека. Поэтому становится немного непонятным, почему отчёт к последней лабораторной в этом семестре был сдан на листовках кандидата в депутаты восьмого округа Хрущёва вперемешку с чьим-то рефератом по философии? Почему эти три студента не могли сброситься на чистую бумагу, а печатали на чистых оборотах уже использованной? (кстати, та часть, что была напечатана на листовках, была очень расплывчатой, объёмной и подтекающей. Из-за этого Енукова немного поругала незадачливых студентов, но отчёт всё же приняла)
Но фишка состоит даже не в этом, а в том, что было написано в этом отчёте. Его составлял всего один из трёх студентов, а именно Губеров (у Зинина и Мурова на такое не хватило бы смекалки).
Там, помимо сокращений, вроде КТРБЕЗДВИЖ или ТИП_ОПТИММРШПЕР была такая фраза (цитируем в точности): «К плюсам данной системы относится то, что даже после боевого удара (ядерный, ракетно-бомбовый, самоликвидация в случае захвата) по территории, на которой действует ИС (информационная система), она сможет продолжить работать».
Это, конечно, интересно, как эта система сможет работать после «самоликвидации в случае захвата», но далее объясняется, что «существует несколько серверов: один главный, остальные его дублируют. Это необходимо, чтобы в случае боевого удара (ядерный, ракетно-бомбовый, самоликвидация в случае захвата) по главному серверу система продолжала функционировать».
Наших бы ребят, да в министерство обороны — они бы всему миру показали, что значат горячие дальневосточные парни!
Но мы отвлеклись от сдачи непосредственно зачёта по ИТ. Для того, чтобы его сдать, надо было выучить с четыре десятка определений, и даже прочитать конспект, но всё же определения были важнее. Там было всё — и то, что мы учили, и то, что не учили; абсолютно ясные и понятные вещи, а также совсем неясные — эти определения распространялись на отксерокопированных листах формата А4, и пугали своей оригинальностью. Так, например, там было написано, что «загнивающие» компьютерные программы умеют бороться за своё существование и всеми силами сохранять себе жизнь. Может, Осина «Матрицы» насмотрелась, мы не знаем, но там такое было.
Принимался зачёт практически у всех сразу, и надо было ждать, а студенты этого страсть как не любят. И всё время поступали противоречивые слухи — сложно или просто, но в конце концов стало ясно: не отвечаешь на три определения, не получаешь теста, ответив на который, можно получить зачёт.
Определения, как и следовало ожидать, были самым сложным. Всё остальное можно было списать (не списывая, написать было невозможно. Может, ботаники и зубрили конспект символ за символом построчно, но любой нормальный разум такую информацию объять, воспринять, переработать и структурировать был не в состоянии). И мы списывали, решали вдобавок какие-то задачи и получали зачёт. А второй и третьей группам, к тому же, помогала Енукова.
На приёме курсовой по дискретной математике останавливаться не будем — скучно. Перейдём к русскому языку. Там, вообще-то всё было вполне обычным — показывай лекции, все написанные контрольные, диктанты, упражнения и прочие извращения в письменной форме и лови зачёт. Но некоторым особо везло, и они должны были отвечать Ольге Захаровне правила русского языка (!). Представьте, что вы давно забыли все правила русского языка и встаньте на место студентов. Ну как?
Всё, мы уже хотим сдать парочку экзаменов. И никаких автоматов, а то уже хватит халявой страдать. Правда, в этом семестре можно было нахватать автоматов штуки так четыре, но это сделали только уже совсем воинственные ботаники. Остальные же сдавали не только английский, не только матлогику, даже не только основы ЭВМ, но и ТВ, по которой автоматов Ченышев не ставил, а также экономику. Так вот на последней и остановимся подробнее.
Экономика должна быть экономной, или как сэкономили Муров и Зинин
Как уже было сказано, чтобы не сдать экономику, надо было очень постараться. К тому же есть такой пример, что Ватрушкин, ничего не выучив, сдал ей экзамен минут за пять. Несмотря на то, что билеты по экономике содержали в себе аж пятьдесят восемь вопросов (самое большое количество вопросов за всю историю нашего обучения в университете. Даже матанализ содержал меньшее количество оных), сдать его было реально. Те же, кто ни в какую не желал иметь ничего общего с экономикой, должны были договориться. А договоры у нас ведутся на денежной основе, то есть 300–600 руб. за экзамен — и свободен. Причём преподавательница абсолютно никого не стесняясь, так и говорила: «Ты мне должен [столько-то]».
И студенты своей возможности не упустили — лишние триста рубликов-то всегда найдутся. Правда, у Зинина с Муровым перед экзаменом возникло жгучее желание выпить пива. А все деньги которые у них были, получается, уйдут на экзамен. Что же делать? И они придумали что. Подошли к Цаплевой и сказали: «А можно на двоих, но за 400? А то у нас денег нет с собой больше». Она подумала, подумала, и сказала: «Денег нету? Хм... Ну ладно, давайте». И счастливые студенты побежали пить пиво.
Лето, ах лето! Хочется разбежаться и нырнуть в море, или, на худой конец, в речку, которая течёт близ бабушкиного дома в деревне. Сидеть дома просто невыносимо, душа просится на волю, прочь из этих стен, сковывающих тело и душу... Но студентам здесь не очень повезло, ибо каждое лето учебные дела в лице сессии «отрезают» от славного сезона целый кусок, длиной в один-полтора месяца. И приходится сидеть дома и учить... Но, впрочем, это ведь делать вовсе необязательно.
Сессия эта оказалась на удивление скучной. Английский принимала, правда, не только Неваляхина, но и Бондаренко, а для тех, кто с ней не знаком, это могло бы оказаться сюрпризом, но мы же студенты, из любой воронки вылезем, так случилось и на этот раз.
Лапова же, так же, как и в прошлый раз, не стала грузить студентов. Единственной фразой, которой она ограничивалась, была «товарищи, тише». Правда, эксцесс всё же произошёл. Когда она принимала экзамен у Лобачевского — мегамозга из третьей группы, то даже повысила на него голос. Дело в том, что у него на абсолютно все области науки был свой взгляд, и он не стеснялся его отстаивать перед учителями, от чего у него сложилась репутация этакого «марсианина» среди землян. Говорят, разговор Елены Петровны с «лобачесом» длился целых полчаса.
Заев перед экзаменом раздал лишние бонусы, но всё же заставил некоторых отличников нервничать, потому что у них не хватало до пятёрки несчастных полбалла. И ещё двоечники должны были за каждую «энку» принести ему по двенадцать файлов — полиэтиленовых папок для хранения документов. Никто не знает, что стал с ними делать Заев (ведь принесли ему их порядочно), но как-то в одном столе на нашей кафедре была замечена кипа этих самых файлов.
Единственной «тёмной лошадкой» этой сессии был Ченышев. Все думали, что экзамен он будет принимать основательно и досконально. Это так и было, но в отношении не ко всем, а только к тем, кто пропускал занятия и не ходил на практику (на лекции Ченышев не отмечал. «Не хочу тратить время», говорил он нам). Тех он спрашивал не на шутку, а всерьёз. Принимал он экзамен и досрочно, но желающих так сдать оказалось немного.
Николай Владимирович, как оказалось, смотрел студенту в зачётку. И если тот оказывался ярко выраженным ботаником, то просто спрашивал его о чём-нибудь, и даже не давал решать задачи, не говоря уже о каких-то там билетах.
Кодубцов говорил, что Н.В. не так уж и прост, как кажется. Дело в том, что Кодубцов не ответил Ченышеву на один вопрос, который проходили как раз тогда, когда он единственный раз пропустил занятия. И Ченышев заметил: «Сказывается отсутствие на лекциях». Кодубцов поразился наблюдательности преподавателя, а мы с вами не будем удивляться, потому что эту фразу можно было сказать и не замечая пустое место Кодубцова на лекции.
Короче, грузил Ченышев только неуспевающих и прогульщиков. Причём он, как это часто бывает, и не смотрел на то, что они писали, отвечая на билет, а задавал им вопросы. И не дай Бог они не ответили бы ему на вопрос о формуле Байеса, или о том, что такое дисперсия, матожидание или коэффициент корреляции... Тогда сразу два или три. Даже отличников мог понизить в звании. Правда, он и завышал оценки тоже, но при этом уточнял, что спросит на четвёртом курсе, если доживёт. И, слава Богу, дожил.
Всё же, результат этой сессии оказался более чем ошеломляющим — после позорно сданной предыдущей сессии, в этой было огромное количество отличников, чуть ли не тридцать человек (то есть почти каждый третий). Не знаю, обрадовалась ли наш декан, но сами студенты обрадовались. И с этого момента успеваемость нашего потока резко пошла в гору.