Осенью ветра в нашем районе стоят сильные. Наш дом многие называют «холодным», потому что вокруг него всегда дуют ветра, в любое время суток и времени года. Зато вид из окон хороший — прямо на лес с морем. При закрытых окнах и любоваться можно.

Из-за сильного ветра мою антенну повредило, и телевизор стал показывать из ряда вон плохо. Пришлось идти к управдому и брать ключи от крыши. На крыше было ну просто очень большое количество антенн, соединённых проводами со своими законными владельцами всего дома. Вначале я подумал, что можно запросто подсоединиться к соседским проводам и забыть обо всех проблемах, но потом на глаза попалась собственная антенна, заботливо приделанная к железному штырю, и возникло жгучее желание подойти к ней и посмотреть, что же случилось.

Оказалось, всему виною была некачественная пайка проводов. Надо было применить плоскогубцы и изоленту, однако почему-то мой провод в этот раз ни в какую не хотел дотягиваться до антенны. Я потянул сильнее — никакого результата. Окинув взглядом крышу, решил протянуть провод немного иначе, не обходя главный выступ с правой стороны. Так получалось короче, и, следовательно, в таком случае бы провод дотянулся до антенны свободно, а не хватало-то каких-то полметра.

Взяв в руки провод, я начал его аккуратно освобождать от заклёпок и постепенно полностью высвободил его и мог начинать лезть по козырьку, дабы протянуть провод. Перелез через ограду, встал на рубероид, и вот тут подул сильный ветер. Не помню точно, что произошло, но я соскользнул с козырька и полетел вниз…

Забыл сказать, что дом наш был двенадцатиэтажным. То есть летальный исход не просто был обеспечен, он доставлялся с гарантией. Говорят, когда видишь приближающуюся смерть, время замедляется. Не знаю, не заметил. Видно, глазами вверх летел.

Приземлился. Больно, конечно, но недолго. Бах — и всё, чувствую, начинаю отлетать. Лечу, лечу над домом, и думаю, куда бы слетать? Но тут меня начинает вести ввысь неведомая сила, я покидаю планету и оказываюсь неизвестно где, но зато не один. Нас тут много — погибших душ. Целая очередь.

Спрашиваю: «Зачем стоим?»

«Как зачем?», отвечают мне, «За жизнями».

«Это как?», снова задаю вопрос я.

«Да просто — ты снова можешь вселиться в человека. Ты же душа».

«Нет, я больше жить не собираюсь», — подумал я.

«А долго вы так ждёте своей жизни?», решил продолжить разговор.

«Порой годами, порой веками… А на второго Иисуса Христа очередь уже тысячу лет стоит».

«Что-то я не понимаю…», — смущённо ответил я.

«Да что тут непонятного?», отвечают, «Здесь ты можешь сам выбирать в кого вселиться — в гениального учёного или нищего подзаборного».

«А разве я могу быть гениальным учёным, если в прошлый раз был обычным человеком?»

«Конечно можешь. Это определяется генетически, раз. И судьбой, два. А судьбы мы тут заранее знаем. На хорошие судьбы — огромная очередь. На плохие — пусто. Однако в них загоняют насильно».

«Ну и кто же это делает?», — снова задаю вопрос я.

«Высшие силы», — был мне ответ.

Впрочем, вскоре я сам на собственном опыте убедился, что есть эти самые пресловутые «высшие силы». Видно их не было, но зато было ощущение, что они тебя знают насквозь и могут тобой управлять. Спорить с ними было бесполезно, однако справедливы они были по-настоящему. Если заслужил счастливую жизнь — получишь. Даже если не заслужил, тоже могли дать — чтобы, так сказать, вкусил сладкого.

Меня они спросили кем я хочу стать. Я сказал, что никем, и жить мне надоело, раз я уже несчастную антенну к телевизору не смог наладить, то жить мне больше незачем. Жениться я не успел, мою любовь увели; сына, разумеется, тоже не вырастил; и даже картошку ни разу не сажал, не говоря уже ни о каких деревьях.

Высшие силы посмотрели на такое, и, не говоря ни слова, отправили меня прямиком в зародившуюся жизнь. Чью жизнь, я пока не знал. 

В животе было тепло и уютно. Ничего не видно, правда, зато можно было брыкаться — это так забавно — живот же упругий. И словно находишься в невесомом подвешенном состоянии. Только ощущение странное — ты же по идее, в животе не просто маленький, ты вообще нечто, что ещё даже думать не умеет. Поэтому думать мне удавалось плохо.

Рожался я с трудом. Мне внутри больше нравилось — тепло, уютно, есть ртом ничего не надо, всегда в бодром расположении духа, и никого не видишь — все эти злые людские лица.

И тут вдруг меня словно стали выгонять из дома. Как-то всё сжалось, плавность и тепло исчезли, стало неуютно, пришлось покидать некогда любимый дом.

Лица акушеров я не запомнил, были в масках. Хотел им сказать, чтобы сняли их, дабы я их поблагодарил, когда выросту, но они меня не поняли. Конечно, ведь возможности моего нового тела не позволяли сказать им внятным человеческим языком всё, что я о них думаю. Пришлось просто кричать. Ох, и наорался я тогда.

Моей новой маме меня не показали. Почему, спрашивается, я так и не понял. Отрубили от меня трубку жизни, отчего я стал орать ещё громче. Потом запеленали и унесли в какую-то барокамеру. У меня что, отклонения какие-то в здоровье были? Что-то я это по своему внутреннему состоянию не заметил.

Кстати, младенцем быть ну просто замечательно — ничего не болит, можно делать всё, что хочешь, и ничего тебе за это не будет. Ну, я и побрыкался немного, потом успокоился и заснул. Сном младенца. И снилось мне, как я снова оказался в мамином животике — ну конечно, что же ещё младенцу может сниться, ведь он кроме лиц акушеров да маминого животика ничего не видел. А к утру мне приснился даже ужас — роды. Мои собственные. Поэтому как проснулся, мне стало грустно, и я снова заорал. Пока не увидел маму….

Мать вашу… Это же моя бывшая любовь, которую от меня увели. От шока я стал махать руками и улыбаться. Но потом разум взял верх над чувствами.

Знаете, а ведь неплохо я устроился. Мама меня будет любить больше, чем мужа. Значит, я выиграл. И молоко такое вкусное, особенно как подумаешь, из чьей оно груди. Блаженство. На радостях я даже орать перестал.

Сразу стал строить планы на будущее: я всё равно отомщу родителям за свою прошлую жизнь. Каким же я буду вредным ребёнком — буду бить всю посуду, никого не слушать, баловаться. В школе можно будет даже не учиться, я по прошлой памяти всё помню. Значит, буду прогуливать.

Так, запишусь в спортивную секцию лет в шесть (в прошлой жизни не до того было) и к шестнадцати годам стану большим и сильным и побью папашу за всё хорошее.

Мне стало так радостно, что я снова заснул.

Ночью я проснулся, и мне стало страшно. С чего бы это — вроде никогда темноты не боялся. Но потом я ощутил под боком ласковое мамино тепло и успокоился. 

Утром встал раньше всех, пусть знают, что у меня новая жизнь, и я хочу, чтобы мои дни были дольше. Оглянулся — только потолок вижу. Стало скучно. Стало очень скучно и есть захотелось, к тому же никто даже не заметил, что я проснулся. Пришлось будить старым проверенным способом — криком.

Мама проснулась и накормила меня. М-м-м, никогда бы не подумал, что молоко может быть вкуснее пива. Нет, всё-таки хорошо быть младенцем — и выпить не хочется, и курить тоже. Жить как-то проще.

Наевшись, я стал как-то незаметно засыпать. Когда я проснулся — рядом никого не было. Нет, да и ладно. Я могу и один побыть, правда, запеленали меня, и перспектива смотреть в потолок меня не очень радует. Хотя вон я вижу солнечный лучик. Ну и что в этом такого? Странно, забавляет почему-то. Жёлтенький такой, весёлый. Дёргается так смешно.

Ой, что-то мне очень хочется того… в нужник. Что же делать? Сходить сам ведь я пока не могу. Что делать-то? Нет мочи терпеть, но что люди подумают? А, ладно, я маленький пока, мне всё можно.

Как-то мокро стало слишком. Пусть пелёнки мне поменяют, надо позвать кого-нибудь. Позвал, и правда, бегут. Мама бежит. Встревоженная и одновременно красивая, и ко мне бежит, а не к мужу своему. Приятно, чёрт возьми. Да, и раздевает тоже меня. И пелёнки меняет мне. Хм, да так недолго и зазнаться, ну да ладно.

Что-то голос у меня какой-то странный, не могу понять в чём дело…

Не понимаю, что она мне говорит. Я вообще ничего не понимаю. Странно…

Поэтому до сих пор не знаю, как они меня назвали, мои новые родители. А что, интересно быть маленьким. Учёные говорят, что малыши в первые месяцы своей жизни плохо видят — неправда. Я всё видел. Я всё слышал, даже ультразвук. 

Так проходили дни, в приятных снах, в тёплых днях, весёлых ночах, потому что я будил отца специально — пусть не расслабляется. Правда, просыпалась и мама, а когда она часто просыпалась, то спросонья начинала укачивать мужа, а не меня. Поэтому вскоре я перестал часто будить всех по ночам — они тоже ведь люди.

Маленьким быть хорошо, но сложно, а ещё сложнее после сна вспоминать, кем ты был раньше, такое ощущение, что неведомая сила заставляет меня забыть кем я был в прошлой жизни. Нет, я так просто не сдамся. Я всё буду помнить и в будущем всё припомню всем. Правда, наверное, это у меня не получится, потому что прежде чем я научусь писать, чтобы составить список претензий, пройдёт минимум, лет семь-восемь, а за это время можно запросто всё забыть. Потому что память у меня детская.

«Больно так, что это такое? Мама! Мама! Мама-а-а-а-а!!! Болит что-то. Я не знаю что, больно. Сделай что-нибудь». Мама стала меня укачивать — не помогло. Потом поменяла мне пелёнки — это-то тут причём? Продолжаю орать. Пыталась дать мне грудь? Извини, мамуля, не сейчас. Сейчас мне больно. Ой-ой-ой. Очень больно, я не знаю, что со мной происходит.

Потом она стала куда-то собираться. Нет, ну я так не играю — мне плохо, а она уходит. Впрочем, я догадался, что она куда-то пойдёт вместе со мной. Интересно, куда? И дотерплю ли я? Скорей бы заснуть.

И вот я в коляске. Очень познавательно — всё время вверх смотреть. Хоть бы самолёт какой пролетел, хотя какие могут быть самолёты, когда у меня всё болит! Кричать и плакать уже надоело, но по-другому я не могу. Больно же, поэтому и крик от меня на всю округу.

Через тридцать минут мама вытащила меня из коляски и мы пошли в какое-то здание. Оказалось, это была поликлиника. О, давно же я не был в подобном заведении, тем более, в детском! Несмотря на то, что больно, пытаюсь осмотреться. Здесь много других мамочек с детьми и ни одного мужика. А что, правильно, нечего мужикам с детьми возиться. Судя по моему собственному поведению, это достаточно тяжёлое занятие — воспитание детей. И это я ещё маленький.

Вот мы встали в очередь. Шум неимоверный, и к тому же я абсолютно ничего не понимал из того, что говорили мамочки. А хотелось бы послушать, о чём это они там между собой общаются. Надо скорее научиться человеческому языку (а раньше я на каком говорил?), с чего там обычно начинают? Со слова «мама»? Пытаюсь прокричать это слово — ничего не получается. Ладно, пока не будем учиться, тем более, что наша очередь подошла. Мамуля прошла внутрь и я увидел врача. Ничего так, молоденькая (это я вперёд забегаю, потому что на тот момент у меня всё так болело, что на подобные мелочи я просто не обращал внимания). 

Меня осматривали, ставили градусник, пихали в мой рот какую-то холодную гадость, и опять же чем-то холодным трогали мою грудь и спину. Я хотел сказать им, чтобы скорее дали мне аспирина и на этом завершили сеанс врачевания, но, во-первых, говорить я не умел, а во-вторых, наверное, аспирин малышам вреден.

Уж не помню, как я дожил до того момента, как попал домой, но дома мама стала меня чем-то поить, и ваткой копошилась у меня во рту. И я понял, что у меня, оказывается, резались зубы. Отлично, как только они у меня вырастут — буду всех кусать, и папочку в первую очередь. С такими не по-детски злорадными мыслями я и заснул. 

Продолжение всенепременно последует...