ДИПЛОМАТИЯ ГИТЛЕРА ПРОТИВ ДИПЛОМАТИИ СТАЛИНА

1933 год — год перелома в советско-германских отношениях. «Наши взаимоотношения с Германией за последний год стали, можно сказать, неузнаваемыми»¹, — с горечью констатировал нарком иностранных дел М. М. Литвинов, выступая 29 декабря 1933 г. на сессии ЦИК СССР. Весьма развитые между двумя странами связи — политические, военные, экономические (к 1932 г. Германия далеко обошла все другие страны Запада по объему торговли с СССР) — были свернуты в кратчайший срок*. Наметившиеся со времени заключения в 1922 г. в Рапалло советско-германского договора совпадение или близость позиций обеих стран по многим проблемам «послеверсальской» Европы уступили место стремительно растущей конфронтации. С 1933 г. Советский Союз и фашистская Германия занимали по существу противоположные позиции по всем международным вопросам, а по всему периметру советских границ — от Финляндии до Маньчжурии — германская дипломатия блокировалась с силами, враждебными СССР.

С осени 1936 г. на полях сражений в Испании фашистская Германия и Советский Союз фактически выступали как противники: если свыше 25 тыс. солдат и офицеров нацистского вермахта воевали на стороне франкистов, то около 3 тыс. советских добровольцев пришли на помощь Испанской республике. Агрессия гитлеровцев против Чехословацкой республики в сентябре 1938 г. поставила Германию и Советский Союз, союзника Чехословакии, на грань большой войны.

Такой поворот в развитии советско-германских отношений не был обусловлен ни глубокими идеологическими разногласиями между Москвой и Берлином, которые, конечно, существовали, ни внутриполитическим развитием в самой Германии. Эти факторы имели место, например, и в отношениях Советского Союза с фашистской Италией, но это отнюдь не помешало заключению между ними 2 сентября 1933 г. договора о дружбе, ненападении и нейтралитете. Как отмечалось в Отчетном, докладе XVII съезду партии о работе ЦК ВКП (б), «дело в изменении политики Германии»².

Действительно, в основе глубокого антагонизма между СССР и фашистской Германией на международной арене лежали агрессивные внешнеполитические установки гитлеровцев, их стремление путем истребительной войны, захвата чужих территорий, порабощения народов обеспечить германскому империализму мировое господство. «Нам нужны не провинции, а континенты, — объявил Гитлер, — не поражение, а уничтожение противника, не союзники, а сателлиты, не перемещение границ, а перетасовка всего земного шара, не мирный договор, а смертный приговор. Таковы должны быть цели великой войны». Этим агрессивным задачам и была подчинена нацистская дипломатия. Она базировалась на «трех китах»: фашистской геополитике, национал-социализме и расовой теории.

Фашистская геополитика, гипертрофически преувеличивая значение географического фактора в развитии человеческого общества и отдельных государств, выдвинула тезис о недостатке у немецкого народа «жизненного пространства». «Мы — народ без пространства. Имеющаяся площадь слишком ограничена для 60 млн. населения», — провозгласил Гитлер. Он утверждал, что добыть «жизненное пространство» можно лишь путем войны, «никакая ловкость здесь не поможет, решение возможно только при помощи меча»³. Для оправдания захвата земель фашистские идеологи ссылались на целый ряд геополитических «законов»: тяготение континентальных государств к морю, стремление к захвату противоположного берега и овладению морским бассейном, «прыжок» через океан и т. д. По мысли нацистских геополитиков, Берлин должен был в конце концов стать центром не только Евразии, но и «Еврафрики».

Теоретическим базисом агрессивной внешней политики фашистской Германии служила и гитлеровская концепция национал-социализма, в соответствии с которой установки и понятия классовой борьбы переносились на международную арену. Как утверждали идеологи национал-социализма, есть нации-богачи вроде СССР, Англии, Франции и есть нации-пролетарии, например Германия. Нельзя улучшить положение трудящихся немцев, не отобрав богатств у других. Но те добровольно их не отдадут. Поэтому единственный путь к этому — война, этой цели и надо подчинить всю жизнь страны. «Когда Урал с его безграничными природными богатствами, Сибирь с её богатыми лесами и Украина с её безбрежными полями зерновых культур перейдут к Германии, — разжигал грабительские аппетиты Гитлер, — то каждому немцу хватит для жизни».

Умело сочетая милитаристскую пропаганду с клятвенными обещаниями уже в ближайшее время обеспечить всяческие блага каждому немцу, Гитлеру удалось привлечь на свою сторону широкие массы населения Германии и сделать их послушным орудием при осуществлении своих агрессивных замыслов.

Наконец, фашистская расовая теория, объявившая немцев и «немецко-родственные» народы высшей нордической расой, созидательницей всех материальных и духовных достижений человечества, являлась «правовой основой» массового уничтожения населения захваченных стран для создания «жизненного пространства» Германии.

С приходом Гитлера к власти 30 января 1933 г. подготовка к агрессивной войне была возведена в ранг государственной политики Германии. Более того, из заявлений Гитлера и других нацистских вожаков следовало, что магистральный путь к достижению своих захватнических целей они видят в ликвидации государственной независимости народов Советского Союза, их порабощении.

«Мы, национал-социалисты, — писал Гитлер в книге „Майн кампф“, — сознательно подводим черту под внешней политикой Германии довоенного времени. Мы начинаем там, где Германия кончила шестьсот лет назад. Мы кладем предел вечному движению германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к землям на Востоке. Мы прекращаем, наконец, колониальную и торговую политику довоенного времени и переходим к политике будущего — к политике территориальных завоеваний.

Но когда мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства. Сама судьба как бы указывает нам путь»⁴.

Уже 3 февраля 1933 г., на пятый день после прихода фашистов к власти, Гитлер собрал руководителей армии и флота и объявил им, что важнейшей задачей нацистского правительства является восстановление «политической мощи Германии». «Как будет использована политическая мощь, когда она будет налицо? Может быть, для завоевания новых экспортных возможностей, а возможно, что ещё лучше, для завоевания нового жизненного пространства на Востоке и его безоговорочной германизации»⁵.

5 мая 1933 г. в английской газете «Дейли телеграф» было опубликовано интервью, данное Гитлером её берлинскому корреспонденту. Гитлер заверял Англию, что отныне Германия целиком будет занята поисками «жизненного пространства» на востоке Европы. «Судьба Германии, — говорил Гитлер, — зависит не от берегов и доминионов, а от германской границы на Востоке».

И в дальнейшем почти все выступления нацистского фюрера сопровождались антисоветскими выпадами*. Не отставали от него и другие фашистские вожаки. 13 февраля 1933 г. Геринг, второе после Гитлера лицо в нацистской иерархии, посетил французского посла в Берлине Франсуа-Понсе и предложил ему помощь с целью оторвать Украину от СССР, если Франция, со своей стороны, окажет Германии поддержку в вопросе «польского коридора».

На международной экономической конференции, проходившей летом 1933 г. в Лондоне, глава германской делегации министр экономики А. Гутенберг выступил с открытым призывом к войне против СССР: «Необходимо предоставить в распоряжение народа без пространства новые территории, где эта энергичная раса могла бы учреждать колонии… Война, революция и внутренняя разруха нашли исходную точку в России, в необъятных областях Востока. Этот разрушительный процесс все ещё продолжается. Теперь настал момент его остановить».

Побывавший в мае 1933 г. в Англии Альфред Розенберг, в то время глава внешнеполитического отдела нацистской партии, изложил министру иностранных дел Дж. Саймону и военному министру М. Хэлшему план «избавления Европы от большевистского призрака». Он предусматривал, в частности, присоединение в той или иной форме к Германии Австрии, Чехословакии, значительной части Польши, включая «польский коридор», Познань и Западную Украину, а также Литву, Латвию и Эстонию как плацдарм для дальнейшей экспансии Германии на Восток.

А вот как представлял себе «великий германский рейх» другой видный деятель из гитлеровского окружения — руководитель имперского ведомства аграрной политики Вальтер Дарре: «В центре арийского гнезда — большое центральное государство. Богемия, Моравия, Австрия должны составлять его неотъемлемую часть. Вокруг него — система малых и средних вассальных государств. Балтийские государства, Польша, превращенная в чисто географическое понятие и отделенная от моря, целый ряд южнорусских и кавказских областей и государств — такова будущая Германская империя, откуда Германия будет черпать свое могущество. Союз второстепенных народов, не имеющих ни армии, ни собственной политики, ни собственной экономики, — вот что будет представлять собой это объединение»⁷.

Гитлеровцы всемерно нагнетали в стране обстановку антисоветской истерии. Книжный рынок фашистской Германии наводнили антисоветские пасквили. Для их выпуска в 1934 г. было создано специальное издательство «Нибелунгенферлаг». Распространялась клевета о «коллективизации» в Советском Союзе женщин, деградации культуры и т. д. Так, в одном из бюллетеней нацистской партии говорилось: «Советы считают буржуазным исполнение в России музыки Вагнера и Бетховена, Моцарта и Баха. Дирижирование отвергается как проявление индивидуализма»⁸.

Фашистские власти объявили недействительным советско-германское торговое соглашение от 2 мая 1932 г. В результате лишь за первую половину 1933 г. советский экспорт в Германию сократился на 44%. За 1933 г. советское полпредство в Берлине направило в МИД Германии 217 нот, протестуя против антисоветских акций фашистских властей (незаконных арестов советских граждан в Германии, обысков на их квартирах и т. д.)⁹.

Советское правительство официально поставило перед Гитлером вопрос, остается ли в силе его заявление об экспансии на Восток, сделанное им в «Майн кампф». Ответа не последовало, и Советское правительство было вынуждено констатировать: «По-видимому, это заявление остается в силе, ибо только при этом предположении становится понятным многое в теперешних отношениях Германского правительства с Советским Союзом».

Конечно, гитлеровские планы агрессии не ограничивались Советским Союзом и Восточной Европой. Достаточно напомнить выступление рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера вскоре после прихода нацистов к власти: «На первом этапе должны быть присоединены к Германскому государству те народы, которые когда-то входили в состав Германской империи до 1806 г. или даже до 1648 г., а именно Фландрия, Нидерланды, Валлония. На втором этапе у нас должно быть столько сил, чтобы включить в наше германское сообщество те народы и государства, которые никогда не были членами Германской империи, в том числе Данию и Норвегию». Имелись у гитлеровцев и далеко идущие агрессивные «наметки» в отношении других западных стран, которые затем вылились в конкретные военно-стратегические планы: «Гельб» — против Франции, «Морской лев» — против Англии, «Маневры на Везере» — против Дании и Норвегии.

В то же время, учитывая антисоветские настроения в правящих кругах западных стран, гитлеровцы постоянно подчеркивали, что если у них и имеются планы экспансии, то они относятся исключительно к Советскому Союзу, что Европе угрожает «большевистская опасность», щитом против которой может быть лишь сильная фашистская Германия*. Нацистская пропаганда уверяла, что в интересах самих западных держав покончить с версальской системой и позволить Германии вооружиться до зубов. «Мне придется играть в мяч с западными державами и сдерживать их при помощи призрака большевизма, — разъяснял Гитлер свою тактику в тесном кругу нацистского руководства. — Для нас это единственный способ пережить критический период, разделаться с Версалем и снова вооружиться»¹⁰.

Конечно, гитлеровцы были антикоммунистами до мозга костей, но нарочито афишируемый антисоветизм, на службу которому была поставлена внешнеполитическая пропаганда рейха, ещё более обострял и без того напряженные отношения между Германией и Советским Союзом.

Гитлер был автором и другого тактического приема нацистской дипломатии — заверения, что Германия желает лишь равноправия с другими странами. На деле требование равноправия преследовало вполне определенную цель: отбросить прочь «стеснительные» статьи Версальского договора и легализовать создание в Германии крупных вооруженных сил, необходимых для развязывания войны. В то же время гитлеровский лозунг равноправия был призван дезориентировать общественное мнение в странах Запада относительно угрозы новой войны, исходившей от фашистской Германии.

Гитлер разработал и ввел в практику нацистской дипломатии прием, известный как «стадийность» агрессий. Подготавливая агрессивный акт, Гитлер клятвенно заверял, что если Германии будет позволено его совершить, то она якобы станет самым миролюбивым государством на Земле, у нее не будет никаких претензий к соседям и т. п. Совершив акт агрессии и наметив очередную жертву, Гитлер продолжал вести свою игру дальше. Первоначально он заявлял, что предметом его мечтаний является лишь восстановление справедливости и равноправия в вооружениях, ремилитаризация Рейнской области, затем — аншлюс Австрии, захват Судетской области, а потом и всей Чехословакии. На деле Гитлеровская тактика «стадийности» была дипломатическим инструментом осуществления фашистской Германией планов установления мирового господства.

Гитлер не только формулировал стратегию и тактику нацистской дипломатии, но и конкретно руководил её крупными акциями.

Уже официальное положение Гитлера открывало перед ним практически неограниченные возможности вмешательства в решение вопросов внешней политики рейха. Став 30 января 1933 г. рейхсканцлером, он постепенно сосредоточил в своих руках все рычаги политического и военного управления. В августе 1934 г., после смерти престарелого Гинденбурга, Гитлер присваивает себе полномочия президента, а в феврале 1938 г. объявляет себя главнокомандующим вооруженными силами. Конечно, само выдвижение на политическую авансцену Германии нацистской партии и Гитлера не было исторической случайностью, оно определялось общим поворотом руководящих промышленных и финансовых кругов Германии к агрессивной внешней политике и террористическим методам осуществления своего господства внутри страны. Длительная и всесторонняя поддержка этими кругами нацистской партии и её фюрера объяснялась тем, что программа и деятельность возглавляемой Гитлером национал-социалистской партии в конкретной исторической обстановке в наибольшей степени отвечали их интересам.

Но были у Гитлера и личные качества, которые помогли ему оттеснить других жаждущих власти фашистских бонз, вроде Г. Штрейхера и Э. Рема, и занять руководящее положение сначала в нацистской партии, а затем и в «третьем рейхе». Последовательность и решительность в достижении поставленной цели, недюжинные ораторские способности, феноменальная память сочетались в нем с манией величия и безудержной, граничащей с фанатизмом самоуверенностью, крайней агрессивностью. Вилли Брандт называл Гитлера «дьяволом в образе человека».

Исследуя «феномен Гитлера», издатель западногерманского еженедельника «Шпигель» Рудольф Аугштейн писал, что Гитлер находился за гранью, где человек превращается в агрессивного тигра, дикого волка¹¹. Члены фашистской камарильи так и называли его между собой — «волком». Гитлер и сам любил сравнивать себя с этим хищником. Видимо, не случайно своим ставкам он дал наименования «Волчье логово» и «Дикий волк».

Близкой к реальности представляется оценка Гитлера, данная одним из высших офицеров вермахта, имевшим возможность вблизи наблюдать фюрера: «Резкой противоположностью его способности быстро оценивать положение и выделять в тактических вопросах самое существенное из множества представлявшихся ему докладов и донесений, которые зачастую противоречили друг другу из-за различия источников, чутьем определять едва ещё наметившуюся опасность и реагировать на нее были отсутствие гибкости мышления и упорство, с которым он придерживался однажды поставленной политической и стратегической цели. Он ни на шаг не отклонялся от пути, который себе наметил, даже тогда, когда уже все предпосылки к достижению цели переставали существовать. Он шел по этому пути, как будто бы на глаза его были надеты шоры, не оглядываясь ни налево, ни направо. Гитлер казался мне тем „Гансом-невидящим“, известным нам по детским иллюстрированным книжкам, который шагает вперед, устремив свой взор в какой-то витающий в облаках призрак и не ведая, что он идет к глубокой пропасти»¹².

«Мировую историю, — заявил как-то Гитлер своим приближенным, — можно делать только в том случае, если на деле станешь по ту сторону трезвого рассудка, сознания и вечной осторожности, заменив все это фанатичным упорством». Нормы нравственности, общечеловеческой морали были чужды нацистскому фюреру и в расчет им не принимались. «Интересы государства выше договоров… — объявил он своему окружению. — Вечно действует лишь успех, сила»¹³. Для Гитлера было характерно глубокое презрение к демократии, к народным массам. Как-то он изрек: «Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак». Гитлеру принадлежат и другие высказывания в том же духе: «Народ — раб, лишь немногие призваны быть господами»; «Восприимчивость его (народа. — Г. Р.) очень ограниченна, а круг его понимания очень узок».

Биографы Гитлера, а им несть числа, зачастую задаются вопросом, каким образом его жизненный путь отразился на восприятии внешнего мира и внешнеполитических взглядах. Представляется, что два момента сыграли здесь определенную роль и заслуживают внимания.

Во-первых, неосуществленным оказалось желание Гитлера в годы, предшествовавшие первой мировой войне, покорить мир в качестве художника. Сохранились картины Гитлера того времени. Они со всей очевидностью свидетельствуют о том, что более чем ординарного, посредственного художника из него бы и не вышло. Именно по этой причине Гитлеру дважды было отказано в приеме в Венскую художественную академию¹⁴. Казалось бы, все ясно: выбирай профессию по способностям. Но безмерно честолюбивый Гитлер объяснил все иначе: это происки профессоров-евреев, которых в Венской академии было немало. Таким образом, было положено начало антисемитизму Гитлера, который достиг затем маниакальных размеров и стоил человечеству миллионы жизней. Необходимость борьбы с «мировым еврейством» оставалась идеей-фикс Гитлера до последних дней его жизни.

Далее. Пангерманистски настроенный Гитлер с началом первой мировой войны добровольцем вступил в армию кайзера. Но надежды не оправдались. Германия потерпела поражение, ей был продиктован Версальский договор. Демобилизованный Гитлер оказался без работы, без профессии. В веймарской Германии места ему не было. И все недовольство Гитлера сконцентрировалось в одной точке: Версальский договор — вот причина всех бед. Германия потерпела поражение не на поле боя, ей нанесла удар в спину Ноябрьская революция. И, придя к власти, Гитлер с присущим ему фанатизмом развернул борьбу против Версаля. «Версальский синдром» преследовал Гитлера всю жизнь.

Необходимо отметить, что Гитлер в совершенстве владел ядовитым оружием демагогии. Выступая перед широкой аудиторией, он всегда стремился разбудить в слушателях низменные чувства — ненависть, презрение, жажду мести и т. д., а затем играть на них. Чтобы обеспечить своим выступлениям успех, он брал уроки мимики, гипноза, жестикуляции.

Гитлер — крайний авантюрист и шовинист, поборник неограниченного культа силы, демагог и человеконенавистник, явно переоценивавший свои возможности, — являлся живым воплощением агрессивного германского империализма. Неудивительно, что силы немецкой реакции, способствуя сосредоточению в руках Гитлера и нацистской партии всей полноты политической власти в стране, настойчиво трудились над созданием культа Гитлера.

Не раз выступали с публичными заявлениями, прославляя фюрера, Крупп, Флик, Тиссен, Шредер и другие представители немецкой финансовой олигархии. «О гигантских успехах может написать на своих знаменах молодая германская армия, руководимая гениальным Адольфом Гитлером… — вещал, например, в 1940 г. Вильгельм Цанген, генеральный директор концерна Маннесмана, руководитель имперской группы промышленности. — С верой в фюрера великогерманской империи мы с радостной уверенностью переходим к выполнению великих задач будущего»¹⁵.

Ещё в мае 1933 г. по инициативе Густава Круппа промышленниками создается «Фонд немецкой индустрии для Гитлера».

Массовыми тиражами распространялась среди немецкого населения книга Гитлера «Майн кампф». Её, в частности, вручали новобрачным в качестве свадебного подарка от фашистских властей и новобранцам при призыве в вермахт.

В деле возвеличивания нацистского фюрера не отставали от немецких монополистов и определенные круги других западных стран. Известны панегирики Гитлеру английского короля Эдуарда VIII, бывшего премьер-министра Великобритании Д. Ллойд Джорджа. У. Черчилль заявил однажды, что Англия нуждается в деятеле такой «силы воли и духа», как Гитлер¹⁶. Американский журнал «Тайм» 2 января 1939 г. объявил Гитлера «человеком года». До этого такой чести удостаивались лишь Франклин Рузвельт и Махатма Ганди. Более того, журнал выразил уверенность, что «„человек 1938 года“ сделает и 1939 год таким, о котором мы ещё долго будем вспоминать»¹⁷. И зловещее пророчество сбылось. Возглавляемая Гитлером фашистская Германия в 1939 г. ввергла человечество в пучину второй мировой войны.

Таким образом, и объективная ситуация, и личные качества Гитлера способствовали тому, что фашистская Германия с 1933 г. выступала на международной арене в образе «дипломатии Гитлера».

А как обстояло дело на другой стороне?

Что касается субъективного фактора, то он в последние годы исследован до мельчайших деталей (правда, не столько учеными, сколько публицистами). И хотя налицо определенные расхождения в хронологии (некоторые ведут отсчет с 1929 или даже с 1927 г.), — но со всей определенностью подтверждается, что к моменту прихода Гитлера к власти в Германии, то есть к 1933 г., создание в СССР тоталитарной командно-административной системы, во главе которой стоял Сталин, уже было свершившимся фактом. И на протяжении всего исследуемого периода его воздействие не только на внутреннюю, но и на внешнюю политику Советского государства было решающим.

Конечно, определенную роль в многолетнем удержании в своих руках нитей политического руководства страной сыграли личные качества Сталина: хитрость и коварство, жестокость и мстительность по отношению к действительным и мнимым противникам, безграничные честолюбие и властолюбие, умение разбираться в окружающих и использовать их в своих интересах, маниакальная недоверчивость и подозрительность, недюжинные организаторские способности, природный ум и колоссальная работоспособность, умение четко формулировать тактические и стратегические цели политики, доводить принятое решение до конца*. «Для него политика, — пишет Д. Волкогонов, — всегда была фаворитом в соотношении с нравственностью. Он презирал жалость, сострадание, милосердие… В политике Сталин не находил места для моральных ценностей»¹⁸.

Но главное, когда мы говорим о «дипломатии Сталина», заключалось не в его личных качествах. Сталин стал олицетворением и неразрывной частью, точнее, вершиной пирамиды созданной в стране командно-административной системы. Его сила была в поддержке не только бюрократических звеньев этой системы, но и многомиллионных масс рожденного в первых пятилетках рабочего класса, новой технической и творческой интеллигенции, молодежи, для которых Сталин и возглавляемая им система стали воплощением надежд на лучшую жизнь, причем в самом недалеком будущем. Это и позволило Сталину сосредоточить в своих руках столь огромную власть и практически беспрепятственно ею пользоваться после того, как всякая оппозиция была подавлена и разгромлена. Сталин мог с намного большим основанием, чем Людовик XIV, сказать: «Государство — это я».

Этот решающий момент (отношения Сталин — государство) отмечают и многие западные исследователи, в целом относящиеся отрицательно и к Сталину, и к социалистической идее. Так, известный американский политолог 3. Бжезинский в своем исследовании развития советского общества пишет: «При Сталине возвышение роли государства и использование государственного насилия как орудия реконструкции общества достигли своего апогея. Все было подчинено личности диктатора и государству, которое он возглавлял. Превозносимый поэтами, воспетый композиторами, обожествленный посредством тысяч монументов Сталин был единовластным хозяином страны. Тиран, равных которому было немного в истории человечества, он, однако, свое правление осуществлял посредством сложной структуры государственной власти, чрезвычайно бюрократизированной и институционализированной. Пока во имя сталинской цели построения социализма в одной стране общество перепахивали сверху донизу, укреплялся статус государственного аппарата, росли его мощь и привилегии»¹⁹. Добавим к этому, что одновременно росло и неограниченное влияние Сталина не только на определение внешнеполитических целей Советского Союза, но и на проведение конкретных акций советской внешней политики.

Итак, дипломатия Сталина была реальной действительностью международной жизни 30-х годов. Какие же принципиальные основы определяли её деятельность?

Если на Западе принято сравнивать СССР с огромным медведем, то надо признать, что этот медведь весьма терпеливо сносил причиняемые ему неприятности, ограничиваясь в основном угрожающим рычанием. Сталин считал, что необходимо по крайней мере несколько пятилеток для того, чтобы превратить Советскую страну в высокоиндустриальную державу мирового класса, равную по своей силе и политическому влиянию США и Западной Европе. Помешать этому извне могла лишь новая интервенция империалистических стран. Если в 20-е годы её организаторами могли практически стать лишь Англия и Франция, то после оккупации в 1931 г. Японией Маньчжурии реальная угроза агрессии нависла над СССР на Дальнем Востоке, а после прихода Гитлера к власти, стремительного роста германской военной машины и появления нацистских планов экспансии на Восток — и со стороны фашистской Германии. В этих условиях основная задача советской внешней политики, как считал Сталин, состояла в том, чтобы никоим образом не допустить создания единой антисоветской коалиции империалистических держав, в частности возникновения для Советского Союза двух фронтов — одного на Дальнем Востоке, другого в Европе, и, если потребуется, пойти для этого на определенные политические и идеологические уступки*.

Решению этой стратегической задачи могло способствовать наличие глубоких объективных противоречий, заложенных версальско-вашингтонской системой, между США, Англией и Францией, с одной стороны, Германией и Японией — с другой. О том, какой линии намеревался придерживаться Сталин в случае, если эти противоречия переросли бы в военную межимпериалистическую схватку, дает представление его выступление на Пленуме ЦК РКП (б) 19 января 1925 г., в котором он, в частности, сказал: «Наше знамя остается по-старому знаменем мира. Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить»²⁰.

Второй тезис, лежавший в основе не только дипломатии Сталина, но и всего его политического курса, вытекал из заметного спада в развитии международного революционного движения, его выявившейся со всей очевидностью неспособности на решительные действия при существовавшем соотношении классовых и политических сил на мировой арене. Исходя из этого, Сталин все более утверждался в мысли, что расширение сферы социализма произойдет не в результате внутренних процессов в капиталистических странах, а в результате усиления мощи и политического влияния Советского Союза, боеспособности его вооруженных сил. Поражение рабочего и демократического движения и установление гитлеровского господства в Германии, неудачи народного фронта во Франции и удушение республиканских сил в Испании — все это ещё больше убеждало Сталина в слабости революционных и демократических движений на Западе, их неспособности остановить наступление реакции, ещё больше укрепляло великодержавие в мышлении Сталина, его представление об уготованной самой историей мессианской роли Советского Союза в тогдашнем мире. Не следует забывать, что перед лицом растущей фашистской угрозы эта точка зрения Сталина разделялась не только советским народом, но и широкими слоями общественности на Западе, включая таких выдающихся её представителей, как Анри Барбюс, Бернард Шоу, Ромен Роллан, Томас Манн, Эрнест Хемингуэй и др.

Таким образом, курс Гитлера на подготовку и развязывание агрессивной войны, грандиозный «анти-Версаль», с одной стороны, и стратегическая установка Сталина на всемерное оттягивание военного столкновения — с другой, определяли сложный, противоречивый характер развития советско-германских отношений в 1933 — 1938 гг. Если проанализировать содержание бесед М. М. Литвинова с министром иностранных дел Германии К. Нейратом и немецкими послами в Москве Г. Дирксеном, а затем Р. Надольньш и Ф. Шуленбургом, а также бесед в германском МИД советских полпредов (Л. М. Хинчука, Я. 3. Сурица, К. К. Юренева), то в советской позиции четко просматривается готовность поддерживать нормальные отношения с Германией, независимо от перемен во внутриполитической жизни этой страны. Уже 27 февраля 1933 г. заместитель наркома иностранных дел Н. Н. Крестинский заявил Г. Дирксену, что «мы не хотим проводить и не проводим никакого изменения нашей политики по отношению к Германии»²¹. В марте 1933 г. М. М. Литвинов в беседе с К. Нейратом подтвердил: «Мы, конечно, не намерены менять наших отношений с Германией»²². 4 августа 1933 г. Г. Дирксен был принят Председателем Совнаркома СССР. «Что касается взаимоотношений между СССР и Германией, — заявил ему В. М. Молотов,-то Советское правительство руководствуется основным принципом — сохранения и укрепления дружественных отношений со всеми странами. Этот принцип применялся Советским правительством в отношении Германии прежде, он и теперь остается в силе»²³.

Стремление Советского Союза к сохранению нормальных отношений с Германией было подтверждено М. М. Литвиновым и В. М. Молотовым на сессии ПИК СССР (декабрь 1933 г.) и. В. Сталиным на XVII съезде ВКП (б) (январь 1934 г.).

Как же реагировала на эти заявления германская сторона? На словах — позитивно. В упомянутой беседе с Н. Н. Крестинским Г. Дирксен призывал Советское правительство понять, что «борьба Германского правительства с коммунизмом внутри Германии вполне может идти рука об руку с сохранением хороших внешнеполитических отношений с СССР»²⁴. В беседе с М. М. Литвиновым К. Нейрат утверждал, что Гитлер якобы «видит различие между коммунизмом и вашим государством»²⁵. 28 апреля 1933 г., принимая в рейхсканцелярии советского полпреда Л. М. Хинчука, Гитлер разглагольствовал о том, что «оба наши государства должны как бы признать непоколебимость факта взаимного существования на долгое время и исходить из этого в своих действиях», что «независимо от разности миросозерцания обеих стран их связывают взаимные интересы и эти связи носят длительный характер»²⁶.

Эти и многие подобные заявления германского руководства, которые делались келейно и не становились достоянием общественности, носили по существу демагогический характер и находились в глубоком противоречии с практическими делами фашистского правительства: безудержной антисоветской кампанией в стране, явно нацеленной на подготовку немецкого населения к агрессивной войне на Востоке, созданием всевозможных помех для деятельности советских внешнеторговых организаций в Германии («Дерутра», «Дерунафт» и др.), что привело к свертыванию советско-германских экономических связей, поощрением деятельности различных белогвардейских и украинских националистических организаций и открытыми призывами к расчленению СССР, дискриминационными мерами в отношении советских должностных лиц (корреспондентов, работников торгпредства и т. д.). Серьезную озабоченность вызывало у советской стороны и быстро прогрессирующее сближение фашистской Германии с Японией*. В заявлении, представленном Гитлеру советским полпредом от имени Правительства СССР 28 апреля 1933 г., отмечалось: «Все это находится в противоречии с заявлениями Германского правительства о его намерениях неизменно сохранять дружественные отношения с Союзом Советских Социалистических Республик и подрывает возможность принимать в расчет эти заявления в качестве основы германской политики в отношении СССР и на них полагаться»²⁷.

Исходя из того, что словесных деклараций о желании поддерживать хорошие отношения недостаточно, Советский Союз 28 марта 1934 г. предложил Германии подписать совместный протокол, где говорилось, что правительства СССР и Германии, движимые стремлением к улучшению отношений друг с другом и укреплению международного мира вообще и в Восточной Европе в частности, «обязуются неизменно учитывать в своей внешней политике обязательность сохранения независимости и неприкосновенности Прибалтийских стран и воздерживаться от каких бы то ни было действий, которые могли бы прямо или косвенно нанести ущерб этой независимости»²⁸. В тот же день Р. Надольному, встретившемуся с наркомом по военным и морским делам К. Е. Ворошиловым, было разъяснено, что «отрицательный ответ на наше предложение будет понят общественным мнением всего мира как доказательство того, что у Германского правительства имеются агрессивные намерения против Прибалтийских государств»²⁹. «Нарушение мира в этой части Европы может оказаться, и, по всей вероятности, окажется, прелюдией к возникновению новой войны»³⁰, — подчеркивал М. М. Литвинов значение укрепления мира в Прибалтике. Советская сторона особо подчеркивала значение подписания протокола и в более широком плане — для восстановления отношений доверия между СССР и Германией.

Однако 14 апреля 1934 г. правительство фашистской Германии под рядом надуманных предлогов (будто бы протокол может быть направлен против третьих стран, что он устанавливает протекторат СССР и Германии над прибалтийскими странами) отвергло советское предложение³¹. «Мы расцениваем ответ Германии как указание на первоочередность агрессии в сторону Прибалтики»³², — заявил М. М. Литвинов польскому послу в Москве Ю. Лукасевичу, давая принципиальную оценку ситуации.

Другой проблемой, которая со всей очевидностью вскрыла диаметральную противоположность позиций СССР и Германии по кардинальным вопросам укрепления европейской безопасности, явился так называемый Восточный пакт. В июне 1934 г. СССР и Франция выступили с инициативой дополнить Локарнский гарантийный пакт, участниками которого были страны Западной Европы, региональным пактом, который включал бы в себя Советский Союз, Польшу, Чехословакию, Эстонию, Финляндию, Латвию и Литву. 17 июля 1934 г. М. М. Литвинов передал проект «договора о региональной взаимопомощи» заинтересованным сторонам, который предусматривал, что страны — его участницы обязуются в соответствии с Уставом Лиги наций оказывать друг другу немедленную помощь в случае нападения одного из договаривающихся государств на другое, что они не будут оказывать какую-либо поддержку стране-агрессору, не являющейся участницей соглашения. Далее в проекте предлагалось, что СССР возьмет на себя в отношении Франции обязательства, вытекающие из Локарнского договора, а Франция, в свою очередь, станет участницей Восточного пакта³³.

Реализация Восточного пакта означала бы создание в Европе устойчивой системы коллективной безопасности, поставила бы серьезную преграду на пути потенциального агрессора. Но именно это и не устраивало руководство фашистской Германии, взявшее курс на насильственный передел мира. Оно буквально с порога (заявление К. Нейрата М. М. Литвинову от 13 июня 1934 г.³⁴) отвергло идею Восточного пакта, а затем лишь изыскивало аргументы, чтобы дипломатично обосновать свой отказ.

Вновь назначенный полпред СССР в Германии Я. 3. Суриц, характеризуя новый этап в развитии советско-германских отношений, был вынужден 29 ноября 1934 г. заявить в МИД Германии, что «в отношениях между нашими странами нет отдельных спорных вопросов, подлежащих урегулированию, а поражена сама основа отношений — взаимное доверие»³⁵.

В феврале 1935 г. Я. 3. Суриц, сообщая в Москву об антисоветской кампании в Германии, которая велась «по всем линиям», подчеркивал, что «концентрированность наступления и его явная рассчитанность на эффект вовне не оставляют места сомнениям, что оно носит вполне обдуманный характер и знаменует поворот в тактике по отношению к нам со стороны Германского правительства»³⁵.

Поворот заключался в том, что если до того в Берлине были не прочь разыгрывать «советскую карту», выступая время от времени с «дружественными» заявлениями в сторону Советского Союза и припугивая Запад поворотом к Рапалло, то теперь проводилась линия, разработанная Риббентропом, занявшим пост шефа внешнеполитического ведомства нацистской партии, на изоляцию Советского Союза от западных стран путем всемерного подчеркивания его «агрессивности», с одной стороны, и непримиримости фашистской Германии к исходящей от СССР «большевистской угрозе» — с другой. «Расчет здесь делается на то, — писал Я. 3. Суриц, — что такой заостренный против СССР курс может отпугнуть сторонников сближения и сотрудничества с СССР, облегчает кристаллизацию антисоветского фронта»³⁷. В беседе с лордом-хранителем печати Великобритании А. Иденом, состоявшейся в Москве 28 марта 1935 г., М. М. Литвинов отметил, что у «советской стороны нет ни малейших сомнений в германской экспансии. Германская внешняя политика вдохновляется двумя основными идеями — идеей реванша и идеей господства в Европе»³⁸.

На рубеже 1935 и 1936 гг. советско-германские отношения ещё более ухудшаются. Постепенно затухают дипломатические связи. Редкостью становятся визиты советского полпреда и других ответственных сотрудников посольства в германский МИД и посещения Ф. Шуленбургом здания НКИД СССР на Кузнецком мосту. Совсем прекратились приемы германского посла членами Советского правительства, что практиковалось ранее. Осенью 1937 г. между Германией и Советским Союзом развернулась настоящая «консульская война», в итоге которой в СССР было закрыто пять германских консульств из семи, а в Германии — два советских консульства из четырех³⁹. Свертываются советско-германские экономические связи. М. М. Литвинов циркулярным письмом предупредил советских представителей за границей, что подписанному в марте 1935 г. советско-германскому торговому соглашению «никакого политического значения… приписывать не следует»⁴⁰.

В германской политике Советского Союза все более явное отражение находили неприятие и осуждение агрессивных акций фашистской Германии на международной арене (вступление немецких войск в Рейнскую демилитаризованную зону, участие в интервенции против Испанской республики, аншлюс Австрии и др.), готовность совместно с западными странами принять решительные меры по укреплению европейской безопасности.

Перед лицом усилившегося стремления Лондона и Парижа «канализировать» экспансию гитлеровской Германии на Восток, против Советского Союза, особо важное значение приобретали действия советской дипломатии по разъяснению тотальной угрозы агрессивного курса гитлеровской Германии — не только для Востока, но и для самих западных стран.

«Нет такого мудреца, — говорил М. М. Литвинов А. Идену 26 марта 1935 г., — который мог бы точно предсказать, какого государства или каких государств эта опасность коснется раньше всего и сильнее всего, ибо опасность обращена во все стороны… Равным образом, не изобретено ещё такое оружие, которое могло бы стрелять только в одном направлении… Гитлер, выдвигая в настоящее время на первый план восточную экспансию, хочет поймать на удочку западные государства и добиться от них санкции его вооружений. Когда эти вооружения достигнут желательного для Германии уровня, пушки могут начать стрелять в другом направлении»⁴¹.

При оценке советско-германских отношений необходимо остановиться ещё на двух принципиальных положениях. Первое касается разногласий в германском правящем лагере по вопросу отношений с СССР или, точнее, по вопросу о том, стоит ли, учитывая опыт прошлого, начинать агрессию с нападения на СССР.

В дипломатической переписке советского посольства в Берлине с Москвой отмечалось, что в кругах рейхсвера есть силы, которые ненавидят Францию и Польшу больше, чем СССР. В декабре 1935 г. Я. 3. Суриц сообщал, что официальный антисоветский курс вызывает критическое к себе отношение не только со стороны рейхсвера, МИЛ, но и в прослойках самой партии. Советник полпредства СССР в Германии С. А. Бессонов в своем служебном дневнике отмечал «наличие в Германии слоев и групп, по разным причинам заинтересованных в нормализации отношений с СССР. К этим слоям относятся прежде всего промышленники, затем значительные слои военных и, наконец, некоторые прослойки дипломатического аппарата»⁴².

Эти сообщения были трезво проанализированы в Москве и не получили дальнейшего развития в деятельности советской дипломатии. «О якобы замечаемых в Германии сдвигах в отношении СССР я отношусь довольно скептически», — телеграфировал М. М. Литвинов в Берлин. Что же касается позиции некоторых кругов рейхсвера, промышленников, культурного мира, то, как считал Литвинов, «ничего нового и неожиданного в этом нет»⁴³. Он деликатно, но вполне определенно указывал, что посольству не следует переоценивать значение верхушечной «фронды» и недооценивать ключевое значение антисоветской позиции гитлеровского руководства. С этим согласилось и посольство. «В отношениях с СССР не наблюдается… никакого сдвига, — докладывало посольство в Москву 17 декабря 1935 г. — …Несомненно, что Гитлер и его ближайшее окружение твердо стоят на своих примитивных антисоветских позициях» ⁴⁴.

В связи с заключением Германией «антикоминтерновского пакта» с Японией в ноябре 1936 г. Советский Союз предупреждал западные страны, что подчеркнуто «антикоммунистический» характер сделки призван лишь замаскировать секретное военное соглашение Германии и Японии о координации агрессивных действий*. «Я утверждаю, — говорил М. М. Литвинов на чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов 28 ноября 1936 г., — с сознанием всей ответственности моих слов, что именно выработке этого секретного документа, в котором слово коммунизм даже не упоминается, были посвящены 15-месячные переговоры японского военного атташе с германским сверхдипломатом»⁴³.

И ещё одно немаловажное обстоятельство, характеризующее советско-германские отношения того периода. Если в Германии за ширмой «борьбы с большевизмом» явно просматривались (особенно в речах Гитлера) захватнические планы в отношении Советской страны, её территории, природных ресурсов и населения, то в Москве подчеркивали четкую принципиальную разницу между гитлеризмом и германским народом. В беседе с А. Иденом 23 марта 1936 г. И. В. Сталин говорил: «Мы хотим жить с Германией в дружеских отношениях. Германцы — великий и храбрый народ. Мы этого никогда не забываем»⁴⁶.

На чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов 29 ноября 1936 г. от имени Советского правительства было заявлено: «У нас нет других чувств к великому германскому народу, кроме чувств дружбы и искреннего уважения, но господ фашистов лучше бы всего отнести к такой нации, „нации“ „высшего“ порядка, которая именуется „нацией“ современных каннибалов-людоедов»⁴⁷.

Таким образом, характер отношений Советского Союза с фашистской Германией с момента прихода гитлеровцев к власти и до конца 1938 г. очевиден. Это — нарастающая конфронтация, вылившаяся в конце концов в открытую враждебность, едва прикрываемую протоколом дипломатических отношений. «В течение шести с лишним лет, — писала „Правда“ в 50-ю годовщину начала второй мировой войны, — Советский Союз не только разоблачал фашизм, отождествляя его с агрессией и войной. Он был единственной великой державой, которая вступила в вооруженную схватку с ним на стороне республиканской Испании, противодействовала аннексии Австрии и расчленению Чехословакии»⁴⁸. Все эти обстоятельства обусловливали невозможность достижения каких-либо существенных договоренностей между двумя странами*. Можно согласиться с чрезвычайно важным выводом Комиссии II Съезда народных депутатов СССР по правовой и политической оценке советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г.: «В дипломатической документации СССР за 1937 — 1938 гг. не обнаружено свидетельств, которые говорили бы о советских намерениях добиваться взаимопонимания с Берлином»⁴⁹.