ТРЕВОЖНЫЙ МЕСЯЦ СЕНТЯБРЬ

1 сентября 1939 г., 4 часа 45 минут утра по среднеевропейскому времени. Над Данцигской бухтой рассеивается легкий предутренний туман. Все отчетливее вырисовывается черно-серая громада германского броненосца «Шлезвиг-Гольштейн», бросившего здесь якорь накануне. Внезапно предутреннюю тишину разрывает грохот взрывов. 280-миллиметровые орудия немецко-фашистского корабля один за другим обрушивают снаряды на польскую крепость Вестерплатте. Это были первые залпы второй мировой войны. Нацистский вермахт обрушился на Польшу, 3 сентября Англия и Франция объявили о состоянии войны с Германией.

Начавшаяся вторая мировая война открыла совершенно новый этап в развитии советско-германских отношений. Теперь они в значительной степени определялись развитием военных действий на фронтах.

Видимо, в первые дни войны советское руководство в своих политических расчетах не исключало возможности, что значительные военные силы Германии будут прикованы к Западному фронту и вследствие этого германо-польская война не будет носить скоротечный характер и закончится территориальными передвижками в пользу Германии при сохранении независимости и суверенитета Польши*. 2 сентября советский посол в Варшаве Н. И. Шаронов по указанию из Москвы посетил министра иностранных дел Польши Ю. Бека и, сославшись на интервью К. Е. Ворошилова от 27 августа, в котором упоминалась возможность оказания Польше советской помощи путем поставок сырья и материалов*, поставил вопрос: почему Польша не обращается к Советскому Союзу за помощью?

Однако эти расчеты советского руководства оказались построенными на песке. В Лондоне и Париже над необходимостью помочь своему союзнику Польше возобладала старая мюнхенская антисоветская линия — пожертвовать Польшей, чтобы немецко-фашистский вермахт занял исходные рубежи на западных границах Советского Союза.

Объявив Германии войну и приступив к мобилизации вооруженных сил своих стран, правительства Англии и Франции не спешили выполнить свои союзнические обязательства и прийти на помощь Польше. 9 сентября главнокомандующий французской армией генерал Гамелен заявил польским представителям в Париже, что активных военных действий французская армия в ближайшее время предпринимать не будет. В тот же день польские представители в Лондоне узнали, что у английского правительства вообще нет никаких конкретных планов оказания военной помощи Польше.

Неудивительно, что уже 3 сентября Гитлер издает «директиву № 2» о дальнейшем ведении войны, где указывалось, что объявление Англией и Францией войны Германии ничего не меняет, цель остается прежней — «быстрейшее окончание операций против Польши»¹.

Может быть, Англия и Франция не имели возможности оказать реальную военную поддержку сражающейся Польше? Отнюдь нет. В начале сентября 1939 г. сухопутная армия Франции насчитывала почти 2,5 млн. человек. На границе с Германией были сосредоточены 8 французских армий — 85 дивизий. Против 300 орудий, которыми гитлеровцы располагали на Западном фронте, у французской армии было 6000 орудий, против 700 самолетов — 1500 самолетов. Группа армий «Ц», расположенная на западной границе Германии, не имела танковых и моторизованных частей, все они были брошены против Польши².

«Успех в Польше, — признавал впоследствии на процессе главных немецких военных преступников в Нюрнберге начальник генерального штаба сухопутных сил Германии генерал Ф. Гальдер, — стал возможен лишь в результате полного оголения западной границы. Если бы французы использовали скованность вермахта в Польше, они были бы в состоянии форсировать Рейн без сопротивления с нашей стороны и угрожать Рурской области, что явилось бы решающим фактором для дальнейшего хода войны»³.

Позиция западных держав и определила в решающей степени развитие событий на германо-польском фронте. Гитлеровцы обрушили на Польшу более чем полуторамиллионную армию. Против 42 польских дивизий с устаревшей техникой фашистская Германия бросила 62 дивизии, из них 7 танковых и 8 моторизованных, 2800 танков и 2000 самолетов 1-го и 4-го воздушных флотов. На направлении главного удара немецко-фашистская армия имела численное превосходство над польской: в пехоте — в три, в танках — в восемь раз. На один польский самолет приходилось десять немецких.

В Кремле, где воспоминания о советско-польской войне были живы, понятное чувство злорадства («польских панов бьют») быстро сменилось глубокой тревогой. Фашистский вермахт стальной лавиной быстро приближался к западным границам Советского Союза. Остановится он или нет на рубеже Вислы, то есть на демаркационной линии «сфер государственных интересов» Германии и Советского Союза, установленной секретным протоколом от 23 августа 1939 г.?

«Население Советского Союза, — докладывал Шуленбург в Берлин 6 сентября, — высказывает опасения, что после разгрома Польши Германия повернет против Советского Союза»⁴.

Уже 4 сентября части вермахта вышли к Висле, а 8 сентября прорвались к Варшаве. Ни о каком перемирии с Польшей в Берлине и не помышляли. Перейдя 9 сентября демаркационную линию, гитлеровцы стремительно продвигались на восток. К 15 сентября части вермахта, заняв Брест, пересекли и «линию Керзона», признанную Западом в 1919 г. западной границей Советского государства. В Москве было известно и другое: в Западной Украине гитлеровская агентура развернула кипучую деятельность по подготовке провозглашения здесь при подходе немецких войск «независимого государства», которое стало бы марионеткой в руках Берлина. 10 сентября Гальдер, получив указание из Берлина, обсуждал конкретные детали этой «проблемы» со своими сотрудниками⁵. Не являлось ли это, как не без основания считали в Москве, политической подготовкой к будущей атаке на Советскую Украину?

В условиях разгрома польской армии и фактического распада польской государственности выдвижение частей Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию было единственным средством остановить дальнейшее продвижение вермахта на восток. Но процесс принятия этого решения Кремлем был весьма непростым. Было очевидно, что вступление советских войск в Польшу, какими бы вескими причинами оно ни диктовалось, таило в себе угрозу создания единого антисоветского блока западных держав, а главное — острого конфликта с союзниками Польши — Англией и Францией. Это понимали не только в Москве, но и в Берлине. Именно поэтому немецкая дипломатия настойчиво подталкивала советскую сторону на скорейшее военное вмешательство. 3 сентября этот вопрос поднял Гитлер, принимая верительные грамоты вновь назначенного советского полпреда в Берлине А. А. Шкварцева.

В тот же день Шуленбургу телеграммой с весьма необычным грифом «Очень срочно! Только послу! Совершенно секретно! Расшифровать лично!» предписывалось немедленно обсудить с Молотовым вопрос, «не считает ли Советский Союз целесообразным, чтобы Советские Вооружённые Силы были в удобное время приведены в действие против польских войск в советской сфере интересов»⁶. В Москве не спешили, и Шуленбург был принят в Кремле лишь 5 сентября. В советском ответе содержались три принципиальных момента. Во-первых, указывалось, что время для «конкретных действий» ещё не наступило. Во-вторых, подчеркивалось, что такие действия могут втянуть СССР в конфликт с западными странами, и, в-третьих, немцам предлагалось, если они в ходе военных операций и пересекут демаркационную линию, установленную 23 августа 1939 г., затем отвести свои войска за нее⁷.

9 сентября со ссылкой на прекращение поляками организованного сопротивления ту же тему поднимает Риббентроп. «В такой ситуации, — приказывает он Шуленбургу, — я считаю неотложным возобновление ваших бесед с Молотовым о военных намерениях Советского правительства»⁸. 10 сентября Молотов сообщил Шуленбургу, что если Германия заключит с Польшей перемирие, то военная акция со стороны Советского Союза вообще исключается. 12 сентября Гитлер заявил главнокомандующему сухопутными силами Браухичу, что «русские, очевидно, не хотят выступать… Они считают, что поляки будут согласны заключить мир»⁹.

13 сентября Москве было сообщено, что о перемирии с Польшей «не может быть и речи». На следующий день Риббентроп заявил, что без военной акции со стороны Советского Союза в Восточной Польше «могут возникнуть условия для формирования новых государств»¹⁰.

Это не был обычный шантаж, характерный для руководителя нацистской дипломатической службы. 12 сентября начальник верховного командования вермахта Кейтель провел совещание, на котором рассматривались разные модели «окончательного решения» польской проблемы. Один из вариантов предусматривал, что «Галиция и Польская Украина» станут «независимыми».

Под данный вариант начальнику абвера адмиралу Канарису было приказано поднять восстание в украинских районах, «провоцируя восставших на уничтожение евреев и поляков». В этих районах намечалось осуществить то, о чем группенфюрер СС Гейдрих докладывал 27 сентября своему начальству: «В занятых нами областях польская элита выкорчевана до 3 процентов». Приказ о восстании с использованием националистической банды Мельника был затем отменен лишь после вступления частей Красной Армии в Западную Украину¹¹.

С 14 сентября ясно просматривается стремление советской стороны поскорее начать наступление, выйти на рубеж установленной демаркационной линии, чтобы не дать немецким войскам продвинуться глубже на восток. В этот день директивой наркома обороны перед войсками была поставлена задача к исходу 16 сентября сосредоточиться и быть готовыми к переходу советско-польской границы. Однако проходил час за часом, а Кремль медлил отдавать приказ о выступлении.

Понять нерешительность советского руководства можно лишь с учетом «дальневосточного фактора». Для Кремля не было тайной, что, хотя подписание советско-германского пакта о ненападении и явилось серьезным ударом по японским планам совместного с Германией выступления против СССР, в Токио не оставляли надежды на то, что война в Европе вскоре может быть превращена в антисоветский поход империалистических государств. Поэтому и после разгрома японских войск на Халхин-Голе переговоры об урегулировании советско-японского военного конфликта, проходившие в Москве, затягивались. Лишь вечером 15 сентября Молотов и японский посол в Советском Союзе С. Того заключили соглашение, согласно которому всякие военные действия между советско-монгольскими войсками, с одной стороны, и японскими — с другой, прекращались с 14 часов 16 сентября. Получив поздно вечером 16 сентября сообщение, что соглашение вступило в силу и военные действия на Дальнем Востоке прекратились, Сталин решился наконец отдать распоряжение о выступлении частей, сосредоточенных на советско-польской границе.

Накануне выступления частей Красной Армии в советско-германских отношениях остро встал вопрос об аргументации ввода войск, 10 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что если советские войска выступят, то это будет объяснено следующими соображениями: «Польша распадается, и это вынуждает Советский Союз прийти на помощь украинцам и белорусам, которым… угрожает Германия»¹². 14 сентября в «Правде» была опубликована редакционная статья «О внутренних причинах военного поражения Польши», в которой подчеркивалось, что «корень слабости Польского государства и внутренняя причина его военного поражения» лежат в национальной политике правящих кругов Польши, характеризующейся подавлением и угнетением национальных меньшинств, составляющих 40% населения страны, и особенно 8 млн. украинцев и 3 млн. белорусов¹³.

Освободительный характер действий советских войск на территории Западной Украины и Западной Белоруссии, да ещё перед лицом немецкой угрозы их населению, Берлин явно не устраивал. Необходимо, как представлялось там, подчеркнуть единство действий и целей обеих стран. В предложенном Риббентропом совместном советско-германском коммюнике говорилось, что целью СССР и Германии на польских территориях после распада польской государственности является «установление там нового порядка, имея в виду установление естественных границ и жизнеспособных экономических структур»¹⁴. В ответ вечером 16 сентября Шуленбургу было заявлено, что «в совместном коммюнике вообще больше нет нужды»¹⁵.

В конце концов была выработана компромиссная формулировка: задача советских и германских войск «состоит в том, чтобы восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом Польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования»¹⁶.

В 2 часа ночи 17 сентября Сталин в присутствии Молотова и Ворошилова принял Шуленбурга и предложил ему довести до сведения германского правительства, что Красная Армия пересечет советскую границу в 6 часов утра на всем её протяжении — от Полоцка до Каменец-Подольска. Тут же были оговорены и первоочередные вопросы советско-германского военного сотрудничества:

а) германской авиации предлагалось не залетать восточнее линии Белосток — Брест — Львов;

б) представителям советского и немецкого военного командования встретиться в Белостоке;

в) принципиально важные военные вопросы будут в дальнейшем решаться напрямую Ворошиловым и германским военным атташе в Москве генерал-лейтенантом Кестрингом¹⁷.

В тот же день, 17 сентября, через час после выступления советских войск, в 7 часов утра, германское командование отдает приказ: частям вермахта остановиться на линии Сколе — Львов — Владимир-Волынский — Брест — Белосток¹⁸.

17 сентября заместитель наркоминдела В. П. Потемкин вручил польскому послу в Москве В. Гржибовскому ноту Советского правительства, в которой утверждалось, что Польское государство фактически перестало существовать*. «Указанное заявление, — говорится в тезисах, подготовленных весной 1989 г. Комиссией ученых СССР и ПНР по истории отношений между двумя странами, — противоречило нормам международного права, поскольку оккупация Польши германскими войсками не могла перечеркнуть факт существования государства как субъекта международного права, признаваемого союзниками и нейтральными государствами»¹⁹.

Тезис о несуществовании Польского государства был публично повторен Молотовым на заседании Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г. Он заявил: «…Надо указать такой факт, как военный разгром Польши и распад Польского государства. Правящие круги Польши немало кичились „прочностью“ своего государства и „мощью“ своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара со стороны германской армии, а затем Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей»²⁰.

Это было противоправное и оскорбительное по отношению к Польше заявление. Закономерно, что в обстановке утверждения нового политического мышления советское руководство и научная общественность от него решительно отмежевались.

Какова же была реальная ситуация в те роковые для Польши дни? В сентябре польское правительство было вынуждено под ударами гитлеровцев перебраться из Варшавы в Люблин, оттуда 9 сентября в Кременец, 13 сентября в Залещики, что у самой румынской границы, а 16 сентября начать эвакуацию в Румынию. По свидетельству польских источников, эта эвакуация продолжалась до вечера 17 сентября, а переход в Румынию офицеров польского верховного командования завершился под утро 18 сентября. Из сообщений итальянского посланника из Бухареста следовало, что продвижение Красной Армии на южном направлении было замедлено, чтобы дать возможность польским властям, а также части польских вооруженных сил уйти в Румынию.

И после 17 сентября части польской армии, способные вести борьбу, продолжали сопротивление гитлеровцам. Славную страницу в историю справедливой борьбы польского народа против гитлеровского нашествия вписали жители Варшавы, сражавшиеся до 28 сентября. До 30 сентября держалась крепость Модлин. В течение месяца гитлеровцы не могли использовать Гданьский порт из-за мужественного сопротивления польских солдат и моряков, укрепившихся на узкой косе Хель. Однако героическая борьба польских патриотов не могла изменить общий ход событий. К 17 сентября военный разгром Польши и очевидная способность вермахта в кратчайший срок довершить оккупацию всей польской территории и выйти на подступы к Минску и Киеву стали суровой реальностью. И не считаться с этим в Москве не могли*.

Выступив утром 17 сентября, советские войска к 25 сентября продвинулись на 250–350 км. С отрядами польских войск серьезных боев, по сути, не было. Немалую роль в этом сыграл приказ маршала Рыдзы-Смиглы: «С Советами в бой не вступать, оказывать сопротивление только в случае… попыток разоружения наших частей… Части, к которым подошли Советы, должны начать с ними переговоры с целью вывода наших гарнизонов в Румынию и Венгрию». Не настраивали поляков на враждебность и действия советских войск. Как писал начальник штаба польского главного командования генерал Вацлав Стахевич, польские части «дезориентированы поведением большевиков, потому что они в основном избегают открывать огонь, а их командиры утверждают, что они приходят на помощь Польше против немцев»²¹.

Оценивая ныне действия Советского Союза в сентябре 1939 г. на территории Польши, нельзя не отметить их глубокую противоречивость. С одной стороны, очевидна позитивность того факта, что украинское и белорусское население Польши избежало в 1939 г. фашистской оккупации, а затем смогло объединиться с братскими советскими народами. Д. Ллойд Джордж писал польскому послу в Лондоне, что СССР занял «территории, которые не являются польскими и которые были силой захвачены Польшей после первой мировой войны… Было бы актом преступного безумия поставить русское продвижение на одну доску с продвижением Германии».

Однако не сбросишь со счетов и то, что все это осуществлялось в соответствии с секретным протоколом, подписанным руководством СССР и гитлеровской Германии. Неся свободу от фашистской оккупации населению Западной Украины и Западной Белоруссии, Советский Союз одновременно в глазах демократической общественности понес существенные моральные издержки. Если украинское и белорусское население отнеслось к Красной Армии как к освободительнице, то поляки встретили её настороженно.

«Верно, что народы Украины и Белоруссии возвратили себе территориальную общность, — отмечалось на II Съезде народных депутатов СССР. — Но разве по тем же общечеловеческим меркам нельзя понять и чувства тех, кто оказался бессильной игрушкой более сильных, кто через призму содеянных Сталиным несправедливостей стал оценивать всю свою последующую историю?»²².

Важную роль в определении дальнейшего поведения Сталина в отношении фашистской Германии и лично Гитлера сыграло быстрое решение — в течение двух-трех дней — вопроса о том, будут ли немцы соблюдать демаркационную линию, установленную секретным протоколом от 23 августа, или предпочтут удержание запятой ими территории советской «сферы государственных интересов».

С первых часов вступления советских войск в Польшу в Кремле царила тревога: непредсказуемость действий нацистского фюрера была хорошо известна. Уже в ночь на 18 сентября Сталин вызвал к себе Шуленбурга и выразил определенные сомнения относительно того, будет ли германское верховное командование в соответствующее время придерживаться московской договоренности и отведет ли войска на согласованную линию Писса — Нарев — Висла — Сан. Его сомнения, заявил он, «основываются на хорошо известном факте, что все военные неохотно очищают завоеванные территории»²³.

Ставка была крупной, и в игру включился Гитлер. Нацистский фюрер рассчитал точно. Для того чтобы усыпить подозрительность Сталина и заручиться его «дружбой» (на срок не более двух лет!), стоило подтвердить секретный протокол и отвести части вермахта за демаркационную линию — на несколько десятков километров на запад. С военной точки зрения в случае агрессии против СССР потеря была незначительной, а политический выигрыш, и немалый, налицо. 19 сентября Шуленбург получает указание передать Сталину, что московские договоренности, разумеется, будут соблюдены и станут «фундаментом новых дружественных отношений с Советским Союзом»²⁴. На следующий день начальник штаба оперативного руководства верховного командования вермахта генерал Йодль передает Браухичу и Гальдеру приказ Гитлера: «Действовать совместно с русскими… Если русские настаивают на территориальных требованиях, мы очистим территорию». Негодованию генералов не было границ. «День позора немецкого политического руководства»²⁵, — записывает Гальдер в своем служебном дневнике.

Но Гитлер рассчитывал дальше, чем его генералы. 22 сентября было опубликовано германо-советское коммюнике, где говорилось, что Германия и СССР «установили демаркационную линию между германской и советской армиями», и дальше дословно повторялась формулировка секретного протокола от 23 августа.

Сталин проглотил наживку, брошенную ему Гитлером. Кремль предложил немедленно начать переговоры для окончательного определения структуры польских территорий. «При этом, — докладывал Шуленбург в Берлин, — Молотов дал понять, что первоначально Советское правительство и лично Сталин были склонны сохранить остаток Польши (в качестве самостоятельного государства? — Г.Р.), теперь же возобладала тенденция разделить Польшу по линии рек Писса — Нарев — Висла — Сан»²⁶. Риббентроп незамедлительно дал согласие на новую поездку в Москву.

В эти дни в советско-германских отношениях со всей остротой встал литовский вопрос. Выход частей Красной Армии к границам Литвы в Каунасе рассматривали как важный фактор, противодействующий угрозе гитлеровской агрессии. Командующий литовской армией генерал С. Раштикис отдал распоряжение войскам встречать части Красной Армии в дружественном духе. В военных литовских кругах, как сообщал в Москву полпред Н. Г. Поздняков, господствовало мнение, что «Литва, опираясь на соседство Советского Союза, будет чувствовать себя лучше, чем в последнее время»²⁷.

В этой обстановке Берлин решил ускорить захват Литвы. 18 сентября литовский посланник в Берлине К. Шкирпа был срочно вызван к Риббентропу, который потребовал, чтобы министр иностранных дел Литвы Ю. Урбшис немедленно прибыл на встречу с ним в Данциг, причем эта встреча должна быть секретной. Риббентроп вручил литовцам подготовленный в его ведомстве и одобренный Гитлером проект основных принципов «договора об обороне между Германией и Литвой». В нем говорилось, что «Литва отдает себя под опеку германского рейха», а чтобы «эта опека могла осуществляться на деле, Германия и Литва заключают между собой военную конвенцию», причем «численность, дислокация и вооружение литовской армии должны быть устанавливаемы при полном согласии вермахта». Следить за выполнением условий договора должна была специальная германская военная миссия²⁸. Литовское правительство немедленно проинформировало о немецких домогательствах Москву²⁹. Об этом стало известно в Берлине. Реакция Гитлера была незамедлительной. 25 сентября он подписывает «директиву № 4», в которой говорилось: «Держать в Восточной Пруссии наготове силы, достаточные для того, чтобы быстро захватить Литву, даже в случае её вооруженного сопротивления»³⁰. Оценивая эту директиву, генерал С. Раштикис позднее признавал, что «немцы просто готовились оккупировать Литву: если она не хочет быть сателлитом, то пусть будет завоеванной страной»³¹. И для Каунаса, и для Москвы было очевидно, что до гитлеровской агрессии против Литвы оставались считанные часы.

В этой обстановке советское руководство делает совершенно неожиданный для Берлина ход. Вечером 25 сентября Кремль предлагает в ходе предстоящего визита Риббентропа в Москву обсудить новое советское предложение: линия, разграничивающая сферы государственных интересов СССР и Германии, установленная секретным протоколом от 23 августа, изменяется. Польская территория между Вислой и Бугом — Люблинское воеводство и часть Варшавского воеводства — переходит в сферу государственных интересов Германии, а Германия отказывается от своих претензий на Литву³². Смысл советской акции очевиден — помешать немецкой экспансии в Прибалтике и снять с повестки дня в советско-германских отношениях «польский вопрос»: западные рубежи Советского Союза устанавливались по общепринятой Западом «линии Керзона», установленной в 1919 г. на Версальской мирной конференции.

Одновременно предлагалось советско-германскую демаркационную линию на территории Польши оформить как окончательную границу специальным договором. Предварительное согласие Берлина было получено, и вечером 27 сентября Риббентроп второй (и последний) раз прибыл в Москву для переговоров с советскими руководителями.

Разница между двумя вояжами нацистского министра в СССР была разительной. В Москве теперь всячески старались подчеркнуть «дружбу» с фашистской Германией. На этот раз Риббентропа на аэродроме встречал Молотов с многочисленной свитой высших чинов, Наркоминдела и Генерального штаба. Был выстроен почетный караул; развевались флаги с фашистской свастикой.

Переговоры в кабинете Сталина начались в 22 часа вечера и продолжались до глубокой ночи. От натянутости прошлой встречи не осталось и следа. Обстановка была настолько непринужденной, вспоминал впоследствии Риббентроп, что порой ему казалось, что он «находится в кругу старых товарищей по партии»³³.

Прежде чем переходить к постатейному обсуждению проекта нового советско-германского договора, который по предложению немецкой стороны должен был именоваться «договором о дружбе и границе», советская сторона предложила прежде всего согласовать текст секретного дополнительного протокола к нему. Он гласил: «Подписанный 23 августа 1939 г. секретный дополнительный протокол изменяется в п. 1 таким образом, что территория литовского государства включается в сферу интересов СССР, так как, с другой стороны, Люблинское воеводство к части Варшавского воеводства включаются в сферу интересов Германии»³⁴. Таким образом, советско-германская граница от Литвы до Карпат устанавливалась по рекам Нарев — Буг — Сан, Это и было зафиксировано на карте, которую Молотов развернул перед Риббентропом. Внеся в линию границы незначительные изменения, нацистский министр предложил Сталину совместно поставить свои подписи на карте, приложенной к немецкому тексту секретного протокола. Сталин охотно согласился. Сталин синим, а Риббентроп красным карандашом размашисто расписались на документе. Риббентроп захватил эту карту с собой в Берлин, где она и осела в архивах германского министерства иностранных дел.

Таким образом, важнейший вопрос о советско-германской границе был согласован — это и было затем зафиксировано в статье 1 договора. По предложению советской стороны граница была признана «окончательной». Германия обязывалась не вмешиваться в дела Западной Украины и Западной Белоруссии, а СССР признал за Германией право на «необходимое государственное переустройство» на территории Польши. Договор рассматривал это как «надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений» между народами обеих стран³⁵.

К исходу первого раунда переговоров, к утру 28 сентября, было согласовано ещё два документа: секретный дополнительный протокол и доверительный протокол к «договору о дружбе и границе». В первом обе стороны брали обязательство не допускать «на своих территориях никакой польской агитации, которая действует на территорию другой страны». Второй документ урегулировал вопрос о переселении в соответствии с желанием немцев, проживающих в советской сфере интересов, на запад, а украинцев и белорусов, оказавшихся по ту сторону советско-германской границы, — в Советский Союз.

Переговоры в Кремле возобновились 28 сентября в 15 часов. В центре их оказался вопрос о включении Литвы в сферу государственных интересов Советского Союза. В принципе этот вопрос был уже предопределен решением о переносе советско-германской границы на восток — с Вислы на Буг. Отказавшись (временно!) от планов аннексии всей Литвы, гитлеровцы тем не менее предъявили претензии на значительную часть литовской территории, пограничной с Восточной Пруссией. В ходе развернувшейся дискуссии с Риббентропом Сталин и Молотов заняли беспринципную и аморальную позицию. Вместо того чтобы с порога отвергнуть домогательства гитлеровцев вести переговоры о территории третьей страны — Литвы, они втянулись в длительную дискуссию, настаивая лишь на ограничении немецких территориальных притязаний. В итоге в предложенный советской стороной текст секретного дополнительного протокола, изменяющего секретную договоренность от 23 августа 1939 г., было внесено дополнение: «Как только Правительство СССР предпримет на литовской территории особые меры для охраны своих интересов, то с целью естественного и простого проведения границы настоящая германо-литовская граница исправляется так, что литовская территория, которая лежит к юго-западу от линии, указанной на карте, отходит к Германии»³⁶.

Необходимо отметить, что первоначально Риббентроп предъявил немецкие претензии на добрую треть литовской территории. Впоследствии литовский посланник в Москве Л. Наткавичюс со слов Молотова писал, что немцы «с большим трудом согласились довольствоваться» узкой полосой территории на юго-западе Литвы (район Вилкавишкис — Мариям-поле — Лаздияй) площадью 3198 кв. км, с населением 184 тыс. человек*.

Такое соглашение, принятое без согласия литовского правительства, представляло собой грубое нарушение принципов и норм международного права. Есть свидетельство, что и советское руководство понимало неправомерность своих действий в отношении литовской территории. Как свидетельствует Ю. Урбшис, даже сам Сталин, когда 8 октября 1939 г. Урбшис заявил ему о своем недовольстве по поводу такого решения, сказал: «Здесь мы, пожалуй, сделали ошибку». Но это признание было потом, а сейчас… Обе стороны остались довольны исходом переговоров. Вечером Правительство СССР дало в честь Риббентропа торжественный обед, чего раньше удостаивались лишь главы государств и правительств. Затем нацистский министр в сопровождении Молотова направился в Большой театр на балет «Лебединое озеро».

Заключительная стадия переговоров началась в полночь на 29 сентября. Как свидетельствуют документы, в отличие от того, что было месяц назад, советское руководство было настроено более оптимистично. Урегулировав территориальные и пограничные вопросы с Германией, Сталин считал, что его стратегия приносит свои плоды: на Западе продолжается война Германии с Англией и Францией, а Советский Союз стоит в стороне от схватки империалистических держав. Основу для дальнейшего сохранения такой ситуации он видел в стабильности советско-германских отношений. Ради этого он был готов пойти на совершенно не оправданные шаги как в политической, так и в экономической сфере. В ходе последнего раунда переговоров с Риббентропом советское руководство, по существу, сошло с позиции нейтралитета и встало на путь сотрудничества с гитлеровской Германией. Об этом свидетельствует совместное советско-германское заявление, подписанное Молотовым и Риббентропом и опубликованное в печати 29 сентября. В нем говорилось, что если усилия правительств Германии и СССР по ликвидации войны в Западной Европе не достигнут цели (а ни в Берлине, ни в Москве, как мы знаем, и не стремились к этому), «но таким образом будет установлен факт, что Англия и Франция несут ответственность за продолжение войны., Правительства Германии и Советского Союза будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах»³⁷. Риббентроп в заявлении перед отъездом из Москвы выразился более определенно: «Если в этих странах (Англии и Франции. — Г.Р.) возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это»³⁸.

В условиях, когда из-за англо-французской морской блокады получение Германией стратегического сырья из-за рубежа было в значительной степени затруднено, советское руководство взялось «компенсировать» эти потери. Именно в этом был смысл писем, которыми обменялись Молотов и Риббентроп на последнем раунде переговоров в Москве.

Более того, в тот же день была достигнута принципиальная договоренность, по которой советская сторона обязалась предоставить немцам на побережье Баренцева моря порт или место для военно-морской базы, куда могли заходить германские рейдеры, действовавшие на морских коммуникациях союзников в Атлантике*.

В 5 часов утра 29 сентября все советско-германские документы были подписаны. (Они были датированы 28 сентября.) Через несколько часов нацистский министр покинул советскую столицу.

В отличие от советско-германского договора о ненападении, в оценке которого имеется широкий спектр несовпадающих мнений, заключенный 28 сентября 1939 г. «договор о дружбе и границе» с Германией вызывал уже в то время и вызывает сейчас резкую «реакцию неприятия». Прежде всего это качественно новый договор. Договор о ненападении — договор мирного времени, второй же заключен со страной — гитлеровской Германией, совершившей неприкрытый акт агрессии. Если договор о ненападении в основном соответствовал тогдашней международной практике, то договор от 28 сентября ставил под сомнение, если не подрывал, статус Советского Союза как нейтральной страны и втягивал его в беспринципное сотрудничество с гитлеровской Германией.

Закономерно поставить вопрос: была ли вообще необходимость в таком договоре? Конечно, правильным было решение проводить размежевание с гитлеровцами по линии этнического раздела между областями с большинством собственно польского населения и районами проживания украинцев и белорусов. Однако неправомерным было квалифицировать такое размежевание как границу между Советским Союзом и Германией, полностью игнорируя Польшу и польский народ. Установление этой «границы» нельзя оправдать и тем, что она в основном совпадала с «линией Керзона» — советско-польской границей, установленной в 1919 г. Версальской мирной конференцией. Можно с полным основанием сказать, что заключение договора 28 сентября 1939 г. было грубой политической ошибкой, усугубленной обещанием развития «дружбы» с гитлеровской Германией, содержащимся в самом названии и тексте договора. Ни с политической, ни с моральной точки зрения оправданий этой ошибке быть не может. Сталин пошел на крупные политические и нравственные издержки, полагая, что ему лично удастся установить с Гитлером стабильное взаимопонимание. Это опасная иллюзия была развеяна 22 июня 1941 г.*

Важным производным советско-германских договоренностей в августе — сентябре 1939 г. стало установление предела экспансии Германии в Восточной Европе. Она была вынуждена отказаться от притязаний на Прибалтику, Западную Украину, Западную Белоруссию, Бессарабию. Выступая по лондонскому радио 1 сентября 1939 г., Черчилль заявил: «То, что русские армии должны находиться на этой линии, было совершенно необходимо для безопасности России против немецкой угрозы. Во всяком случае, позиции заняты и создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не осмеливается напасть. Когда господин фон Риббентроп был вызван на прошлой неделе в Москву, то это было сделано для того, чтобы он ознакомился с этим фактом и признал, что замыслам нацистов в отношении балтийских государств и Украины должен быть положен конец».

Сложность ситуации заключалась в том, что в сентябре 1939 г. возник не только Восточный фронт для Германии, но и Западный фронт для Советского Союза. Гитлеровский вермахт занял позиции непосредственно у западных рубежей Советского Союза. Опыт молниеносного разгрома Польши показал, что прибалтийские страны не смогли бы оказать сопротивления фашистской Германии, если бы она в нарушение советско-германских договоренностей напала на них. В этой обстановке Советское правительство предложило правительствам Эстонии, Латвии и Литвы заключить пакты о взаимопомощи. Эта мера была призвана способствовать как укреплению безопасности северо-западных границ Советского Союза, так и ограждению прибалтийских государств от угрозы фашистской агрессии. В результате проходивших в Москве двусторонних переговоров такие пакты были заключены: 28 сентября — с Эстонией, 5 октября — с Латвией, 10 октября — с Литвой.

Согласно условиям пактов, Советский Союз получил право разместить на территории этих стран ограниченное количество войск (20–25 тыс.) и создавать в определенных пунктах военно-морские базы и аэродромы. Договор с Литвой предусматривал также совместную защиту литовской границы. Никаких сомнений в законном характере этих международных документов не было и нет. Они были подписаны полномочными представителями соответствующих правительств и ратифицированы парламентами соответствующих стран. Вступление ограниченного контингента советских войск на территорию Литвы, Латвии и Эстонии не вызвало негативной реакции у общественности и печати этих стран, ибо они оставались независимыми и полностью суверенными. «Ни вашу конституцию, ни министерства, ни внешнюю и финансовую политику, ни экономическую систему мы затрагивать не станем»³⁹, — заявил Сталин министру иностранных дел Латвии В. Мунтерсу 20 октября 1939 г. «Пакт о взаимопомощи не задевает наших суверенных прав, — объявил, выступая по радио, президент Эстонии К. Пятс. — Наше государство остается самостоятельным, таким, каким оно было и до сих пор» ⁴⁰

Советские воинские контингенты, размещенные в прибалтийских странах, имели строжайшие предписания непосредственно от К. Е. Ворошилова исключать контакты с местным населением⁴¹. По линии НКИД СССР дипломатическим представителям в прибалтийских республиках (К. Н. Никитину — в Эстонии, И. С. Зотову — в Латвии, И. Г. Позднякову — в Литве) в категорической форме запрещалось какое-либо вмешательство во внутренние дела этих стран⁴². Укреплению положения прибалтийских стран способствовали и новые торговые соглашения, заключенные ими с Советским Союзом, по которым они начали получать нефть, железо, хлопок и другие сырьевые товары. Это облегчило их экономическое положение, компенсировало утрату значительного объема торгово-экономических связей с западными государствами, нарушенных в результате войны и исключения балтийских морских путей из сферы международного торгового общения.

От Латвии, Литвы и Эстонии была отведена непосредственная угроза оказаться оккупированными фашистской Германией. Это признал и военный министр Великобритании Л. Хор-Белиша, которого никак нельзя было заподозрить в симпатиях к Советскому Союзу. Выступая 21 октября, он отметил, что Германия всегда выступала с притязаниями на Прибалтику. «Теперь, — заявил он, — Россия уничтожила все эти планы и намерения немцев».

Необходимо отметить, что оказались сорванными и планы пронацистских кругов в прибалтийских странах. Так, 24 сентября по указанию главнокомандующего вооруженными силами Эстонии Й. Лайдонера в Германию был срочно направлен помощник начальника штаба вооруженных сил полковник Р. Маазинг. В Кенигсберге он встретился с представителем ОКВ и поставил вопрос о совместной вооруженной борьбе против Советского Союза. В ответ было сказано: «Мы воюем с Западом. В нынешний момент мы не можем оказаться в конфликте с Советской Россией. Это привело бы к войне на два фронта. По этой причине Германия проиграла первую мировую войну»⁴³. О маневрах пронацистских элементов в Прибалтике Москве было известно, и это заставляло Кремль торопиться.

Вместе с тем необходимо отметить грубость и нетерпимость, проявленные Сталиным и Молотовым в ходе переговоров о заключении пактов о взаимной помощи с прибалтийскими государствами. Игнорировался тот факт, что отношения этих стран с Советским Союзом к тому времени уже регулировались целым комплексом соглашений, в том числе и договорами о ненападении⁴⁴. В ходе переговоров сказались и геополитические устремления советского руководства. «То, что было решено в 1920 г., не может оставаться на вечные времена, — заявил Сталин 2 октября латвийской правительственной делегации. — Ещё Петр Великий заботился о выходе к морю. В настоящее время мы не имеем выхода и находимся в том нынешнем положении, в каком больше оставаться нельзя. Поэтому хотим гарантировать себе использование портов, путей к этим портам и их защиту»⁴⁵.

Примечательно, что такая постановка вопроса находила понимание в определенных кругах западных стран. Так, в беседе с советским полпредом в Лондоне И. М. Майским У. Черчилль заявил, что «прекрасно понимает, что СССР должен быть хозяином на восточном берегу Балтийского моря», и «очень рад, что балтийские страны включаются в нашу, а не германскую государственную систему. Это исторически нормально и вместе с тем сокращает возможности „лебенсраум“ (жизненного пространства. — Г.Р.) для Гитлера. Здесь опять-таки интересы Англии и СССР не сталкиваются, а скорее совпадают»⁴⁶.

К середине октября 1939 г. сложная и опасная дипломатическая игра между Москвой и Берлином, начатая в конце лета, казалось, подошла к концу. Сферы государственных интересов Советского Союза и Германии были четко определены на всем протяжении от Балтийского моря до Карпат. Здесь части Красной Армии и вермахта встали друг против друга. В отношениях между Советским Союзом и Германией помимо рутинных вопросов двусторонних отношений (торгово-экономические и финансовые проблемы, консульские дела) на первый план все более весомо выходили «фланги» — позиции сторон на Балканах и в Финляндии.